А потом, когда пьяный вагон уже уснул, когда отовсюду раздавался дружный, многоголосый храп, он вытащил из рюкзачка бутылку портвейна. Отхлебнул изрядно и пошел в тамбур курить. Он неуверенно ковылял на березовом протезе, шатался вместе с вагоном. По дороге Сенька прихватил со столика забытую кем-то пачку «Родопи». До посадки он предпочитал «Пэлл-Мэлл»…
А в тамбуре он и увидел ту суку. Она стояла и курила. Фильтр сигареты со следами помады, свитерок, пальто, наброшенное на плечи, ноги в капроне. В тонком прозрачном капроне… Если бы не портвейн, он скорее всего не решился бы с ней заговорить. Но он подошел и заговорил… она ответила. Даже улыбнулась. Дуче и сейчас помнит эту улыбку, полоску зубов между губами, намазанными вызывающе-яркой красной помадой. И запах духов… Он заговорил, а она ответила. Душно в вагоне… Да, невыносимо… Далеко едем?… Нет, выхожу через одну… Он заметил дорожную сумку в углу тамбура. Понял, что скоро она выйдет… и не будет ничего. Он заторопился, он растерялся. Он думал только о ногах в тонком капроне. И чувствовал горячую пульсацию крови, наполняющей член… Он предложил выпить, и она с усмешкой согласилась.
Он, хромая на березе, рванулся в вагон, принес портвейн. Эта сука умело пила из горла, а он видел совсем другое. Он видел, как ярко накрашенные губы охватывают напрягшуюся плоть… И тогда он полез.
Сильный толчок в грудь сбил его с ног. Если бы у Сеньки были две ноги! Если бы их было ДВЕ!… Он упал. А сука с накрашенными губами засмеялась. «Ты чего, убогий? Думаешь, купил меня за стакан портвейну?» Он сидел на грязном полу и видел прямо перед собой коленки, обтянутые прозрачными капроновыми чулками.
«…На, убогий, забери свою бутылку… выходить мне скоро. А ты себе на Московском вокзале выберешь дырку… ха!»
У-БО-ГИЙ, — стучали колеса. — У-БО-ГИЙ.
Семен поднялся. Ему было очень трудно… очень. А эта тварь улыбалась. Дрожащей рукой он взял бутылку. Мелькали тускловатые фонари какого-то полустанка. У-БО-ГИЙ, стучали колеса. Он поднес фугас ко рту… И ощутил слабый привкус губной помады на горлышке. И он ударил. Ударил донышком бутылки в эти накрашенные улыбающиеся губы. И еще раз… и еще. И еще. Вагон мотало, а Семен стоял на крепких сильных ногах. Он бил по голове, пока бутылка не рассыпалась на черно-зеленые осколки. Густой фонтан спермы ударил в трусах с казенной печатью.
Возможно, тогда он сделал первый шаг на пути своего превращения в Дуче, а потом в Терминатора.
— Похоже, завалили твоего Дуче, — сказал Мишка с порога.
— Как завалили? — спросил Леха ошалело. — Кто?
Не отвечая, Мишка прошел в кухню, отхлебнул прямо из носика чайника. Он пил, и кадык ходил вверх- вниз в такт глоткам. Растерянный Птица стоял рядом, ждал.
— Не я… — сказал наконец Мишка. — Думаю, комитетчики.
— Е-е-о-о! — Птица опустился на табуретку. Стукнул кулаком по колену и выругался. — А ты откуда…
— Съездил я к нему на Большую Монетную, покрутился там маленько.
— А адрес? Откуда ты знаешь адрес?
— Фамилию, имя, отчество ты сказал. Остальное компьютер выдал. Сейчас базы данных почти легально продаются. С утра заскочил в офис — поинтересовался. Потом к нему.
— Что ж ты, Мишка, без меня?
— Не обижайся, Пернатый… Я, во-первых, только на разведку. А во-вторых, ты пока не в форме. Голова не кружится? Тошноты нет?
— Ну, Сохатый, ты как Юлька… Ладно, рассказывай по порядку.
— Херово, Леха… Похоже, Комитет на него вышел. Или РУБОП, не знаю. Но…
— Постой, — перебил Птица. — Тебя-то там не засекли?
В его голосе прозвучало беспокойство. Мишка отрицательно мотнул головой:
— Нет. Кого интересует бомж возле помойки? К тому же, я потом покрутился по городу. Проверился, — Гурецкий усмехнулся. — Три бутылки из помойки достал и почти новый свитер… Ладно, Леха, херня все это. А суть такова: при мне выносили из Сенькиного подъезда два трупа. Причем не афишируя, по-тихому. Погрузили в «форд-транзит» с частными номерами. Номера, конечно, липовые.
— Кто второй?
— Я и первого-то не видел… закрыты с головой.
— Второй, видимо, Прапор, — тихо сказал Птица.
Мишка вытащил из кармана сигареты. Они закурили и некоторое время сидели молча. Говорить не хотелось. Смерть Дуче обрывала нить, которая вела к Наташке.
Что теперь делать, два бывших морпеха не знали. Они сидели, не глядя друг на друга, и дымили сигаретами. Даже на Малах-Гошш было легче, подумал Птица. То же самое, только другими словами, думал Мишка Гурецкий. Он вспомнил «Лотос-Х».
Слегка шевелились пальмы на фотообоях, и шипела полоса прибоя.
Алла Юрьевна Лангинен все еще пребывала в мире шпионского романа. В Пулково ее снова встретили. И снова это был молодой подтянутый мужчина. Из-под шарфа выглядывала белая сорочка и галстук. Черная «волга» ожидала на летном поле. Как в кино.
— Куда мы едем? — спросила Алла несколько кокетливо. Она уже как-то подзабыла пропавшего Ваньку. Да и что Ванька-то? Прапорщик. А сейчас рядом с ней сидел настоящий разведчик… или контрразведчик… как их там правильно? Наверное, капитан или майор. На самом деле Павел Крылов был в звании старшего лейтенанта.
— В Приозерск, — ответил он. — Потом на озеро.
— Я устала. Неужели обязательно сегодня?
— К сожалению, сегодня, Алла Юрьевна. Она надула губки, но Паша на это никакого внимания не обращал. Паша за прошедшие сутки устал не меньше. И конца работе не было видно. Вечер и часть ночи он провел в салоне оперативной машины в ожидании звонка Терминатора. Потом операцию «Сеть» отменили. Паша смог поспать четыре часа. А в восемь снова был в управлении. Кроме того, только что он узнал о смерти Славки Ряскова. О нелепой, глупой, трагической гибели своего товарища. Ты можешь не думать о смерти, но она помнит о тебе всегда.
Черная «волга» двигалась по Киевской трассе в Санкт-Петербург со скоростью более ста двадцати километров. Инспектор ГИБДД засек ее локатором, но останавливать не стал — шестым чувством он понял, что машинка непростая. А когда увидел номер, получил подтверждение своей интуиции. Он даже разглядел загорелую дамочку рядом с водилой и подумал, что, видно, жена или любовница какой-нибудь шишки возвращается из отпуска… Отвернулся в сторону, сплюнул.
Уже сутки Наташа была заложницей. Целые сутки неизвестности и тревоги. За своего ребенка, за Лешку, за себя.
— Мы не хотим причинить тебе вреда, — сказал вчера Генка Финт. — Просто сложились такие обстоятельства. Придется побыть в моем обществе какое-то время. Чтобы Леха глупостей не наделал.
— Куда вы его втянули? — спросила она растерянно.
— Ни о чем не беспокойся. Все будет хорошо, — ответил Финт. На самом деле он так не считал. Ситуация складывалась неопределенная, но угрожающая. Как бы дело ни обернулось, Птица-то не простит захвата жены. Это Генка знал точно. Должен и Дуче это понимать. И наверняка понимает… Какой отсюда вывод? Хреновый вывод. Птица, похоже, уже приговорен. От этой мысли Финту стало не по себе. Он знал, что Сема с людьми совершенно не считается, использует их как разовую посуду.
— Все будет хорошо. Ты поедешь со мной… Без фокусов, поняла?
— А если не поеду?
— Тогда Лехе будет очень худо. А потом и тебе. Понимаешь?
Финт посмотрел Наташе в глаза, и она поверила. «Спаси и сохрани!» — перекрестила Птицу в спину старушка в Агалатово. Знать об этом Наталья не могла, а — знала.
Этот разговор с Финтом происходил вчера, когда к ней пришли. Потом ей дали сказать два слова Лешке по телефону. Его запугивают, догадалась Наташа. Его пугают расправой со мной. Господи, что же им от нас нужно? Что делать? Господи, что делать?
