для нее и оставлял письмо.
— А она? Только, пожалуйста, не ври.
— Она?.. Она без ума от одного ловеласа, буквально ослеплена им, и поэтому больше никого и ничего не замечает вокруг.
— Как же это? — с отчаянием в голосе спросила девочка.
— Видишь ли, такое случается: сердцу ведь не прикажешь.
— Дядя Володя, а кто эта девушка?
— Она моя знакомая. Ее здесь нет. Уехала.
— Навсегда?
— Да. Навсегда.
— Она красивая?
— Очень. Но главное, душа у нее чистая, что родник: сколько ни пей — жажды не утолишь.
— Ты тоже классный. Как она не почувствовала, что ты ее любишь?
— Все дело в привычке, Верочка. Эта девушка всегда смотрела на меня глазами медсестры. И кого она, по-твоему, могла увидеть во мне? — Только пациента. Даже я сам привык себя ощущать в некотором роде вещью, за которой нужно присматривать.
— Зачем ты так, дядя Вова?
— Затем, чтобы не привыкать к этому жалкому состоянию. Я должен вернуть себе статус уважающего себя человека.
— Ты вернешь. Конечно, вернешь. Ты такой сильный, находчивый. Я помню, как ты меня спасал.
— Да, обязательно верну. Я настырный.
— Мне пора, дядя Вова. А можно, я все своим расскажу? Мне не нравится, что они плохо о тебе думают.
— Конечно. В этом нет тайны. И помни: не я тебе жизнь подарил, а твоя мама.
— А ты?
— А я лишь помог тебе ее сохранить. Будь счастлива, моя дорогая.
— И ты… Я так хочу, чтобы она вернулась и все-все поняла о тебе.
— А что? Вот возьмет да и вернется. Ладно, милая, до свиданья.
Приблизилось чье-то горячее дыхание.
— До свиданья, — всхлипнула девочка.
— Береги себя, Веруня.
— А ты — себя.
Послышался удаляющийся шорох шагов. А дальше — шелестовое дыхание рощи, жужжание пчел, птичий щебет. Приближающийся стук каблучков… и ее, Зоин голос: «Извините…»
«Боже мой, — прошептала она. — Что же мне со всем этим делать?»
Подготовив все необходимое для ухи, Зоя снова вышла к Владимиру. Они порыбачили еще немного. А когда клев прекратился, Володя смотал снасть, сложил удочку и выбрался на дорогу. И тут проезжающий мимо «Москвич» останавливается прямо перед ними. Из него вылезает священник, невысокий бородатый в темной приталенной рясе, и широкими шагами топает прямо к ним. Подходит и, улыбаясь откуда-то знакомой улыбкой, протягивает к Зое свои руки, берет ее скулы в теплые ладони…
— Ну, здравствуй, лягушонок.
И чмокает ее в лоб. Рот у Владимира по-детски приоткрылся.
— Батюшка?.. — едва справляясь с изумленьем, Зоя вглядывается в лицо своего школьного друга.
Геляев улыбается ещё шире.
И она, как привычный отзыв на пароль, нерешительно шепчет ему:
— Привет… мандаринчик, — и целует его в щеку.
— Здравствуйте, сын мой, — подает он руку Некрасову.
— Здравствуйте, батюшка, — в некотором замешательстве отвечает тот.
— Будем знакомы: Анатолий — друг детства этой очаровательной дамы. Все школьные годы мы опекали друг друга, как брат и сестра.
— Владимир, — коротко представился Некрасов.
— Вы не удивляйтесь нашему столь экзотичному приветствию. Как-то лет двадцать тому назад наша молоденькая учительница, Любовь Николаевна, спросила нас: какими сказочными героями нам хотелось бы побыть в течение одного дня. Мы с Зоей без особых претензий заявили, что она хотела бы побыть лягушкой-путешественницей, чтоб увидеть хоть что-нибудь новенькое, а я — китайским мандарином, мудрым и молчаливым.
— Какими мы были наивными тогда, простодушными… — вспомнила Зоя.
— Да-да, — улыбнулся Геляев. — И всё же в какой-то степени мы осуществили свои намерения. К слову сказать, большая часть ребячьих кличек появилась у нас именно после того урока. Не так ли, Зоя?
— Да, Толя, все так и было. Если бы ты знал, как я рада тебя видеть!
— Не сомневайся, знаю. Ведь я рад не меньше тебя. Как-никак с выпускного вечера не виделись. Мы с тобой так хорошо дружили, что даже странно, почему не наладили хоть какую-то переписку? Чем объяснить?
— Я думаю, что с раннего детства мы привыкли смотреть друг на друга глазами близких людей, почти родственников. Наше общение, помощь друг другу были настолько естественными, само собой разумеющимися, что мы даже не отдавали себе отчета, насколько дороги друг другу.
— Пожалуй. А моя ранняя женитьба пресекла все наши возможные отношения.
— Толя, мне нужно о многом поговорить с тобой. Ты зайдешь к нам?
— Сейчас никак не могу. Меня ждут на складе. Нужно для ремонта церкви кое-какие материалы получить. А через часик заеду. Обязательно.
— Ну, хорошо, ждем, — обрадовалась Зоя.
— Не прощаюсь, — махнул рукой Анатолий. Прыгнул в свой «Москвич» и запылил по дороге.
— Любопытный характер, — задумчиво произнес Владимир. — Еще, по сути, ни о чем не говорили, а уже располагает к общению.
— Он с детства такой. С ним всегда и всем хотелось дружить.
Бабушка, узнав об ожидаемом госте, разволновалась. «Отец Анатолий приедет ко мне чай пить, а у меня и вареньица-то нет. Вот незадача». Её было не узнать: она, словно внезапно помолодела. И пока не приехал Анатолий, все суетилась: что-то вытирала, поправляла и перекладывала с места на место.
Батюшку встретили во дворе.
— Все, располагайте мной. Да, забыл спросить: вы надолго приехали?
— Мы проездом, — виновато сказала Зоя, — заехали бабушку проведать. Не завтра, так послезавтра надо уезжать. Только она так плоха, не знаю, как и быть.
— Печально все это, — погрустнел батюшка. — А я, признаться, надеялся вкусить блаженство от общения с вами. Ан нет.
— Анатолий, и мне жаль. Ну, хватит о грустном. Расскажи лучше, как ты стал священником? Увидела тебя — глазам не поверила. Ведь ты был, как я слышала, преуспевающим журналистом. Что тебя подвигло на это?
Отец Анатолий, приподнимая пальцами свои длинные темно-русые пряди, задумчиво сгреб их на затылке. Медленно возвращая руку назад, он смешивал их с волосами своей густой округлой бороды.
— Все та же жажда постижения сути бытия. Журналистика — азартная сфера деятельности: стремишься влезть в личину то одного, то другого. Вначале мне казалось: окунаясь в самую гущу событий, я полнее познаю мир. Но однажды это ощущение исчезло. Чем глубже я проникал в психологию общества и особенно политической элиты, тем большее разочарование постигало меня.
Лицемерие, безудержная алчность политиков, сатанинский энтузиазм, с которым они глумились над всем, что еще недавно было свято для страны, опошление всего без разбора обескураживали. Они все, каждый на свой лад, стали переписывать историю России, лишая ее заслуженной славы. Помню, еще подумал: сколько же иуд в моем несчастном Отечестве!
