были!.. Теперь не то, теперь поди и не сыщешь таких отчаянных мудрецов…
Искра смутился и покраснел:
– Ну, я уж свою голову… Да и что я про звёзды знаю-то… Совсем почти ничего…
…Мог ли предвидеть сын Рагнара, что случайный разговор у костра получит совсем неожиданное продолжение! И, если подумать, было оно тем более странным, что мысль испытать в деле познания молодого Твердиславича осенила не его самого, Харальда, а Искру, считавшегося вроде бы робким. Когда все, кроме дозорного отрока, угомонились возле огня, Искра подобрался к другу и жарко зашептал ему в ухо:
– А приметил ты, куда звёзды ныне лучи простирали?..
Харальд даже вздрогнул. Он уже засыпал, и ему даже начало сниться что-то очень хорошее и занятное. Но тряхнули за плечо – и сон улетел незнамо куда, не вспомнишь его, назад не приманишь…
– Что?.. – спросил он недовольно.
– Приметил ты, говорю, куда звёзды лучи свои простирали?..
– Нет…
– К полудню! – объявил Искра с торжеством.
– И что?.. – сонно отозвался Харальд. Он успел решить, что сын ярла надумал очередной раз похвалиться остротой зрения: ведь для того, чтобы заметить, в какую сторону тянулись тонкие лучики звёзд, вправду требовались Искрины рысьи глаза.
– Это значит, ветер меняется, – ответил юный словенин. – Метель будет.
– Пересидим… – зевнул Харальд. – Медведь большой… – Зевнул и добавил: – Хотя и невкусный…
И повернулся в меховом мешке на другой бок, отгораживаясь от Искры и собираясь снова заснуть. Но отделаться от Твердиславича оказалось не так-то легко.
– Я к чему, – снова зашептал тот. – Если хочешь на оборотней поохотиться, так другого случая у нас, верно, не будет…
Тут уж сон пропал сам собой, Харальд живо открыл глаза.
– На оборотней?..
– Я с ижором говорил, с Тойветту… Я речь ижорскую разумею… Где мы Лесного Хозяина взяли, он следы поблизости видел… С волком кормилец наш нынешний на поляне схватился, и волк, снег кровью марая, раненый еле ушёл…
Харальд всё же не понял:
– Оборотни-то при чём…
– А при том, – сказал Искра, – что волк-то был одноглазый.
Вот когда всё встало на место! Харальд стряхнул последние остатки дремоты. И увидел, что Искра боится, но страха своего старается не показать. Наоборот – начни отговаривать его от затеи, обидится. Молодой датчанин и не стал отговаривать. Ему тоже было боязно; он хотя смертный бой знал и не понаслышке, всё-таки один оборотень хуже десятка врагов. Он по привычке спросил себя, как поступил бы на его месте отец. Потом поймал Искру за отворот полушубка и дотянулся к его уху:
– Сделаем так…
Утро застало их довольно далеко от места ночлега. Пока было темно, не сбиться с волчьего следа помогала луна, а затем – как раз когда закатилась названная Искрой звезда – стало светать. Друзья по очереди торили лыжню: Искра был привычней, Харальд – сильней. Поначалу одноглазый волк- оборотень мерещился за каждой сосной, но ломиться сквозь рыхлый снег было тяжело – боязнь и тревога скоро сошли на нет, сменившись едва ли не безразличием.
А кроме того, про себя они уже понимали, что вернутся скорее всего ни с чем. Кровяные пятна вдоль звериного следа становились всё мельче и реже: волк – оборотень, не оборотень – уходил. Его раны были не смертельными, и восходящее солнце не отнимало у него силы и резвости. Харальд и Искра шли за ним уже без особых надежд на добычу, больше из упрямства. Не поворачивать же, в самом деле, просто так навстречу неизбежным попрёкам Эгиля и остальных!.. Ну, то есть повернуть, признавая неудачу, конечно, рано или поздно придётся, но…
Две вещи случились почти одновременно. Волчий след внезапно исчез, точно веником заметённый в рыхлом снегу. А Харальд, остановившись, покрутил туда-сюда носом и, понизив голос, сказал:
– Жильё рядом!
– Да нету здесь никакого жи… – начал было Искра. Однако мгновением позже запах тёплого дымка достиг и его обоняния, и боярский сын пристыженно умолк на полуслове. Потом поправился: – Раньше-то здесь люди не жили…
– А теперь, выходит, живут, – сказал Харальд. – Глянем? Может, зимовье разбойничье…
– Или оборотень домой прибежал, – кивнул Искра. – Глянем, как же иначе.
Что оборотень, что разбойники – было одинаково страшно. Герои, совсем не ведающие страха, родятся раз в поколение. Остальные закаляют свой дух, каждодневно одолевая боязнь. Два юных воина переглянулись и пошли против ветра, навстречу слабому запаху дыма.
Это было старое, очень старое зимовье, неведомо кем и когда выстроенное вдалеке от людских селений и троп. Крохотная, вросшая в землю избушка едва казалась над сугробами низко нахлобученной крышей. Тот же Тойветту, ижор-проводник, наверное, знал о ней, но сам вблизи не бывал и потому не повёл к ней новогородцев, думая – от старости давно уже развалилась, да и грех, пожалуй, вести под такой кров знатных охотников. А может, дед Тойветту так и умер, не рассказав о зимовьюшке востроглазому внуку, – ещё во времена его, деда, юности стояла вся покосившаяся, вот-вот рухнет, толку с неё!..
И тем не менее – стояла по сей день и разваливаться не собиралась. Как можно разваливаться, когда внутри опять живёт человек?
Этот человек стоял перед дверью, держа в руках несколько деревяшек, вынутых из поленницы, и смотрел на Харальда с Искрой. Он заметил их раньше, чем они его. Вряд ли его обрадовало их появление. Тот, кто устраивается жить на отшибе, в безлюдном сердце лесов, редко привечает гостей. Но и враждебные помыслы, если они у него были, оставались тщательно скрыты. Он просто стоял и смотрел. Ждал, что станут делать они.
– Оборотень… – щурясь против солнца, выдохнул Харальд.
Действительно, человек был одет в короткую шубу, скроенную из пушистого волчьего меха. И косил на юношей одним глазом из-под надвинутой шапки. Второй глаз и половина лица прятались в глубокой тени.
– Разбойник… – сглотнул молодой Твердиславич. Ибо рожа у незнакомца вправду была самая разбойничья. И он… не боялся.
Их было двое, оба вооружённые и притом налегке – ясно же, что через лес, не намного отстав, поспешают храбрые отроки. Человек был один. Но стоял так спокойно, словно никакой опасности для него не было и быть не могло. Даже вроде раздумывал, что ему делать с двоими, негаданно вышедшими к его лесному жилью. Ему с ними, не наоборот. Он как будто знал за своей спиной немалую силу: свистни – примчатся. Вестимо, разбойник! Не к самому ли знаменитому Болдырю, волкохищной собаке, в гости довелось забрести?..
Искра с Харальдом медленно подходили поближе. Человек бросил поленья, приготовленные для печи, закашлялся и сплюнул на снег. Так кашляют, когда болезнь уже отпустила, но полное здоровье не торопится возвращаться. Искра присмотрелся: и точно, по всем признакам незнакомец совсем недавно болел. И лежал, видать, в лёжку – один в крохотном зимовье, без дружеской подмоги, как-то превозмогая голод и боль… Даже теперь, изрядно окрепнув и встав на ноги, он был тощ, точно волк, кое-как зализавший тяжёлые раны…
…И, похоже, столь же опасен. Искра опамятовался и подумал, что рановато взялся жалеть чужака. Подобная жалость, случается, боком выходит.
Харальд был менее склонен робеть и смущаться при виде незнакомого человека.
– Ты кто таков? – спросил он, когда между ними осталось пять-шесть шагов и они с Искрой на всякий случай отвязали с ног лыжи. – Что здесь делаешь?
Он с лета не давал себе поблажек, стараясь разговаривать со словенами по-словенски, и больше не боялся оплошать в разговоре.