Каким-то отсутствующим. Хотя может быть, так и должны выглядеть люди, вернувшиеся с того света. Атикола не выглядел никак. Он превратился в песок. И думал, как песок. Человеческого в нем не было ничего. Мне показалось даже, что они оба были немного разочарованы тем, что я их откопал. Пилювать (слово производное от слова «плевать»). Зато они были живы.
Через полчаса мы закопались снова. И утренний ветер снова заровнял следы нашего пребывания. Впереди были еще сутки. Еще одни сутки в могиле.
Кроме воспоминаний о нескольких минутах на свежем воздухе, в это раз я принес с собой с поверхности и чувство холода. Угли давно уже погасли. Остыл песок над ними. Нельзя сказать, что стало слишком уж холодно. Но и прежнего тепла уже не было. Какой-то холод поселился в душе. И безразличие. Мне было уже наплевать на часы, тикающие у меня над ухом. Не глубоко наплевать, а просто наплевать. Даже наплевательство было уже каким-то безразличным. Наплевать на песок. На все.
В этот раз, когда остановились часы, я не заметил. Мне это было уже совсем не интересно. Просто в какой-то момент в мозгу включился какой-то тумблер. Мозг дал команду на действие, но забыл подсказать, какое действие я должен выполнить?
Я повернулся на бок. Как-то боком и извиваясь дождевым червём, я вылез на поверхность. Содрал с лица ненужные теперь тряпки. Зачем я все это делал, мне было непонятно. Хотя я и не пытался анализировать свои действия. Словно зомби, получивший нужный сигнал, я делал совершенно непонятные мне вещи.
Зачем-то раскапывал песок у небольших кустиков саксаула. Словно что-то искал. И не находил. А перед этим лежал около часа на песке. Неподвижный и ко всему безразличный.
Надо мною снова горели звезды. Они куда-то звали, пытались о чем-то сказать. Какие-то имена крутились в моей голове. Чьи это имена? Шафи. Лейла. Атикола. Василий. Не помню. Может быть, я их когда-нибудь знал? Когда-нибудь давно. В прошлой жизни.
И вдруг я все вспомнил. Василий! Атикола! Я судорожно начал раскапывать песок у кустов саксаула. Мне снова было страшно, как когда-то давно. И снова у меня появилось чувство того, что сейчас произойдет то, что уже когда-то со мной было. То, что будет происходить в будущем, уже когда-то со мной происходило? Бред какой-то!
Ребята оказались живы. Теперь Атикола выглядел каким-то странным. Он не понимал, кто я? Что мы здесь делаем? И почему нам нужно куда-то идти? Василий выглядел гораздо лучше. Он делал все, что я ему говорил. Но каждую минуту спрашивал: «А что он делал утром? А что делал я? А где он был утром»? И совершенно не узнавал ни свое оружие, ни снаряжение. Я отвечал на все его вопросы. Но через минуту они повторялись.
Это было похоже на какой-то театр абсурда. Мне казалось, что я начинал сходить с ума. Единственными нормальными здесь были только Атикола и Василий. Но у горизонта уже не горели костры. Это означало, что иранские пограничники перестали прочесывать наш район. И ушли. Теперь нам тоже можно было уходить.
Поспешили пограничники. Ушли рано. Остались бы еще на одну ночь, и тогда их ожидал бы просто замечательный подарок. Три чуть тепленьких диверсанта. Причем брать их можно было голыми руками. Мы действительно были совершено беззащитными. Три лунатика, идущие в неизвестном направлении. Один постоянно сверялся с компасом, потом подносил к уху руку с часами и прислушивался. Второй, был проводником и должен был вывести группу к одной из пещер в предгорьях Копетдага. Но он смотрел на звезды и постоянно чуть слышно посмеивался. Когда его называли по имени или по прозвищу, он не откликался. Первый называл его Атиколой. Но тот никак не реагировал на это слово.
А третий поминутно спрашивал у своих спутников:
— А что я делал утром? А вы что делали?
На рассвете следующего дня мы вышли к старому, давным-давно заброшенному людьми и забытому богом колодцу. Вода в нем оказалась горьковато-соленой. К счастью было не жарко, и пить не хотелось. Зато Атикола меня здорово удивил. Он отсчитал несколько метров от колодца в сторону восходящего солнца и начал раскапывать песок. Минут через десять в его руках оказался небольшой глиняный кувшин, объёмом около литра. Сверху он был закрыт несколькими слоями плотной промасленной бумаги.
Даже не рассчитывая получить ответ, я задал вопрос:
— А что это за бумага. — Что находилось в кувшине, меня интересовало меньше всего.
Неожиданно Атикола поднял голову и, словно удивившись моей отсталости, произнес.
— Бумага. В неё раньше ружья заворачивали.
— Какие ружья? — Спросил я. Промасленная бумага была не совсем традиционным видом заводской упаковки оружия.
— Обычные ружья. Английские.
Больше спрашивать было нечего. Если для Атиколы английские ружья являются обычными, то я испанский летчик. И зовут меня Никак. Хотя Атикола уже много лет работал по Ирану и вполне возможно, что английские ружья не были для него в диковинку.
В кувшине оказалась тушенка из баранины. Причем в превосходном состоянии. Никогда не ел ничего более вкусного. Хотя хлеб к этому блюду явно не был бы лишним. После того, как кувшин опустел. Атикола добавил в него немного соленой воды из колодца. Насколько я помню, жир не растворяется в холодной воде. К моему большому удивлению, жир со стенок кувшина прекрасно растворился. Получившийся бульон уже не был таким горьким. Мы отпили по глотку. Оставшийся бульон отдали Василию. Он выпил его на полном автопилоте. Лишь на мгновение оторвался от кувшина и спросил:
— А что я делал утром? А вы что делали? — И допил содержимое кувшина до дна.
Через несколько минут до меня начало доходить, что содержимое этого кувшина несколько необычно. И раньше я никогда не пробовал ничего подобного. Оказывается, это обычная баранина. Варят её непрерывно в течение трех дней в огромном котле. В каждом племени кочевников и в каждом большом роду недалеко от колодцев есть такие тайники. В следующий раз запасы необходимо пополнить. Брать продукты из чужого тайника считается более страшным грехом, чем воровство. Но на вопрос, когда заложили этот кувшин в тайник, Атикола ответить не смог.
— Может быть десять лет назад? Может быть сто? Кто знает?!
Но зато после этого легкого завтрака к Атиколе вернулась память. Он перестал беспричинно посмеиваться. И начал отзываться на свое имя. Правда, события последних трех суток стерлись из его памяти раз и навсегда. Он не помнил о них абсолютно ничего. Это беспокоило его, и он часто переспрашивал меня о происшедшем. Я рассказывал ему. Он затихал на несколько мгновений. А потом говорил только одно слово. Словно пароль.
— Не помню.
На следующий день он вывел нас к небольшой пещере. В глубине её находилось подземное озеро. Там, в камнях были спрятаны наши легкие водолазные костюмы. По цепочке подземных озер лежал наиболее короткий путь к своим. Хотя и не самый безопасный. Под водой легко можно было потерять из виду специальные метки, нанесенные на камни, и заблудиться. В подземных озерах это было равнозначно приговору. Как только в аквалангах заканчивался воздух, можно было начинать сушить весла. Всплывать здесь было некуда. Над нами были только камни.
Но менее чем через час мы были на нашей стороне. Когда мы вылезали из воды, Василий снял свою маску и, как ни в чем не бывало, спросил у встречающих нас ребят.
— А что я делал утром? А вы что делали?
Встречающие недоуменно посмотрели на нас, а потом друг на друга. Василия отвезли в госпиталь. А оттуда сразу же отправили в Москву. После нашего возвращения прошло уже четыре года. Но Атикола до сих пор не может смотреть спокойно на песок. Даже на речной. А я не могу слышать, как тикают часы.
Но зато я прекрасно запомнил урок, который преподал мне Атикола. Если ты маскируешься под дерево, ты должен превратиться в дерево. И ты должен думать, как дерево. Маскируясь под неодушевленный предмет, ты должен стать им и думать, как он. Потому что в отличие от человека, неодушевленные предметы не излучают чувства страха, агрессии, тревоги. Тех чувств, которые могут выдать человека. Это позволит тебе уцелеть. И не сойти с ума. Правда, насчет последнего у меня все равно остались большие сомнения.
