совестью: «Потому что, – сказал он, – бесчестье подобно шраму на дереве, который со временем, вместо того чтобы изгладиться, только увеличивается».
Много веков назад Мэн-цзы учил тому, что позднее, почти слово в слово, повторил Карлейль: «Стыд – основа всех добродетелей, хороших манер и нравственности».
Не имея своего Норфолка, в уста которого Шекспир вложил столь красноречивые слова[31], японцы тем не менее ощущают страх позора перед дамокловым мечом, нависшим над головами так, что порой противодействие ему приобретает уродливые формы. Во имя чести совершались поступки, которым нет оправдания в кодексе бусидо. При малейшем, часто выдуманном оскорблении запальчивый фанфарон вспыхивал и хватался за меч. Сколько ссор возникало на пустом месте, сколько было загублено невинных жизней. Одна история рассказывает о добропорядочном горожанине, который обратил внимание буси на то, что у того по спине скачет блоха, и тут же пал, разрубленный надвое самурайским мечом, по той простой, хотя и сомнительной причине, что он нанес непростительное оскорбление благородному воину, отождествив его со зверем, ведь блохи – это паразиты, живущие на животных. Хочу заметить, что подобные истории слишком нелепы, чтобы в них поверить. Однако уже то, что они имели хождение, свидетельствует о трех вещах: во-первых, это то, что их придумывали, дабы держать простой народ в благоговении и страхе; во-вторых, самураи действительно злоупотребляли понятием чести; и в-третьих, что у них в высшей степени было развито ощущение стыда. Было бы крайне несправедливо на основании одного патологического случая осуждать сам принцип, более несправедливо, чем осуждать истинное учение Христа, исходя из существования религиозного фанатизма и таких крайностей, как инквизиция и ханжество. Но как в религиозной мании есть нечто благородное и находящее отклик в душе, в отличие от белой горячки алкоголизма, так же и в этой чрезмерной чувствительности самурая в вопросах чести разве не видим мы корень истинной добродетели?
Болезненные крайности, в которые склонны были впадать самураи в своей излишней чувствительности к кодексу чести, вполне уравновешивались учением о великодушии и терпении. Обиды по ничтожному поводу понимались как несдержанность и высмеивались. Популярная пословица гласила: «Вытерпеть то, что, по- твоему, нельзя вытерпеть, это и значит на самом деле вытерпеть». Великий Иэясу оставил потомкам несколько изречений, среди которых есть следующее: «Жизнь человека – долгая дорога с
Так и Мэн-цзы весьма превозносил выдержку и долготерпение. Однажды он написал: «Хотя ты обличаешь себя, оскорбляя меня, какое мне дело до этого? Ты не можешь осквернить мою душу своей яростью». В другом месте он учит, что гневаться на мелкие обиды недостойно человека высокого положения, но гнев по серьезному поводу – это есть праведное негодование.
До каких высот кротости, миролюбивой и незлобивой, порой поднимались некоторые последователи бусидо, о том свидетельствуют их слова. Взять, например, цитату из Огавы: «Когда другие злословят о тебе, не отвечай злом на зло, но лучше подумай о том, что ты был недостаточно верен, исполняя свой долг». А вот что пишет Кумадзава: «Когда другие упрекают тебя, не вини их; когда другие гневаются на тебя, не отвечай гневом. Радость приходит только тогда, когда уходят страсть и желание». Еще один пример можно привести из Сайго, на чело которого «бессовестный позор взойти стыдится» [32]: «Путь – это путь Небес и Земли; дело человека – идти по нему; потому пусть целью твоей жизни будет чтить Небеса. Небеса любят меня и других равной любовью; потому той любовью, какой любишь себя самого, люби и других. Не человека делай твоим спутником, но Небеса, а беря Небеса в спутники, не щади сил. Никогда не осуждай других, но заботься о том, чтобы не упасть ниже собственного достоинства». Некоторые цитаты напоминают христианские наставления и показывают нам, насколько природная религия может приблизиться к религии откровения в вопросах практической морали. Эти поучения не оставались простыми словами, но воплощались в делах.
Нужно признать, что отнюдь не все достигали наивысшей степени великодушия, терпения и прощения. Как жаль, что ни один японский писатель не оставил ясного и обобщающего разъяснения, что же собой представляет честь, и лишь немногие просвещенные умы сознавали, что честь возникает не из внешних условий, но присуща каждому, кто поступает как должно; ведь очень просто юноше позабыть в пылу боя то, чему он научился у Мэн-цзы в часы покоя. Китайский мудрец сказал: «Любовь к чести живет в душе каждого; но мало кто помышляет о том, что все поистине достойное почести таится в нем самом, а не вовне. Почести, пожалованные людьми, нехороши. Тех же, кого возвысило Великое Дао, не сможет низвести никто». Ниже мы увидим, что, как правило, позор оскорбления смывался кровью, а честь – зачастую не более чем честолюбие и мирское признание – превозносилась как величайшее благо земной жизни. Слава, а не богатство или мудрость, влекла юношей. Многие молодые воины, переступая порог отцовского дома, давали себе клятву не возвращаться в него, не вкусив славы; многие же матери из тщеславия отказывались принимать своих сыновей, как говорилось тогда, не «облаченных в парчу». Чтобы избегнуть позора и добиться славы, юноши-самураи шли на любые лишения, претерпевали самые суровые испытания, соглашались на телесные и нравственные муки. Они знали, что честь, добытая смолоду, с возрастом будет лишь возрастать. Во время достопамятной осады Осаки юный сын Иэясу, вопреки горячим мольбам разрешить ему идти в авангарде войска, был поставлен в задние ряды. Когда замок пал, побежденный, он так огорчился и так горько разрыдался, что старый советник попробовал утешить его, прибегая ко всем возможным доводам. «Утешься, господин, – сказал он, – той мыслью, что перед тобой лежит большое будущее. Ты проживешь многие годы, и у тебя будет еще не одна возможность отличиться». Мальчик гневно посмотрел на старца и ответил: «Как ты глуп! Разве повторится мой четырнадцатый год?» Жизнь ценилась невысоко, если, потеряв ее, можно было достигнуть почестей и славы; поэтому, если дело стоило жизни, самурай с полным хладнокровием и без долгих раздумий клал свою жизнь на алтарь чести.
Одной из причин, которые считались достойными этой жертвы, был долг верности – замковый камень в основании симметричного свода феодальной добродетели.
Глава 9
Долг верности
Феодальной морали свойственны добродетели, присущие другим этическим системам и другим классам общества, но такая добродетель, как долг вассала и верность сюзерену, является отличительной чертой феодализма. Я признаю, что личная верность как нравственный принцип существует среди самых разных людей – даже шайка карманников Фейгина[33] была предана своему главарю; но лишь в кодексе чести благородного человека верность приобретает высшую ценность.
Хотя Гегель[34] и критиковал верность вассалов, утверждая, что ее узы, будучи обязательством по отношению к индивиду, а не сообществу, зиждутся на совершенно несправедливых принципах, его же великий соотечественник открыто гордился тем, что личная верность поистине является достоинством немецкой нации. Бисмарк имел основания для этого, но не потому, что его отечество, да и вообще какой-либо отдельный народ или страна, обладает монополией на Treue[35], предмет его гордости, а потому, что этот излюбленный плод рыцарского благородства дольше всего остается свойственным тому народу, где феодализм дольше всего не сдает своих позиций. В Америке, где «всякий так же хорош, как и любой другой», и «даже лучше», как бы прибавил ирландец, столь возвышенные идеи верности, какую мы питаем к своему сюзерену, могут считаться «прекрасными в известных пределах», но нелепыми в том виде, в каком их проповедуем мы. Как много лет назад жаловался Монтескье, то, что считалось правым по одну сторону Пиренеев, было ложным по другую, и недавно «дело Дрейфуса» доказало его правоту, с тем уточнением, что Пиренеи – не единственная граница, за которой французское правосудие не находит одобрения. Так же и верность в нашем понимании найдет мало почитателей в других местах, но не потому, что наше представление неверно, а потому, что верность, боюсь я, вообще забыта, а кроме того, потому, что у нас она доходит до предела, не виданного ни в одной другой стране. Гриффис[36] был совершенно прав, утверждая, что если в Китае конфуцианская этика сделала первой обязанностью человека послушание родителям, то в Японии приоритет был отдан верности. Рискуя шокировать некоторых
