— Можно считать и так. Вчера про Сизова разговор с Изобретателем вели, а сегодня он на голову свалился. Самолично, через семь тысяч верст.
— А чего про меня говорить? Я же не председатель комиссии по помилованию.
— Болтали про сыскарей да следователей, он тебя и вспомнил. Механическая собака, говорит.
Сизов усмехнулся.
— Ну-ну. Любить ему меня не за что, да вроде и не обижался.
— Да вы не так поняли! — торопливо заговорил Батняцкий. — Он по-хорошему! В одной книжке вычитал: была механическая собака, ей запах человеческий дадут, пускают, и амба! — неделю рыщет, месяц, год, через реки, через горы, никуда от нее не денешься!
— Интересно. И где люди такие книжки находят?
— Да он штук сто прочел! — с гордостью сказал осужденный. — Знаете, как у парня котелок варит?
— Знаю. Только жаль — в одну сторону: сберкассы, сейфы.
Сизов выдержал паузу, внимательно глядя на Батняцкого.
— У тебя тоже неплохо сработало, как мне зубы заговорить да испуг спрятать. А у самого шестеренки крутятся — зачем по мою душу прибыл опер из Тиходонска?
Батняцкий пожал плечами.
— Да мне какое дело — откуда. И чего гадать, сами скажете.
— Чифир меня не интересует, да и другие тухлые твои истории. Это ты от небольшого ума: дескать, покантуюсь от работы, сдам оперу туфту всякую да еще посмеюсь над ним с дружками-приятелями. — В голосе оперативника лязгнул металл.
Батняцкий заерзал на стуле.
— Я ж сначала не врубился… Думал, кабинетный фофан с какой-то проверкой приехал. — Он изобразил смущение, но получилось довольно ненатурально.
— Ну теперь мы с тобой познакомились, и расскажи мне по порядку, да без финтов всяких, свое дело, — четко сказал майор, в упор глядя на Батняцкого. Тот отвернулся к окну.
— Эка вдруг… Полсрока отмотал, уже и забыл, за что сижу.
— Убийства не забываются. По ночам мучают, спать не дают, иной раз с ума сводят. А у тебя легко как-то — раз и забыл!
— Не убийство, а тяжкое ранение. Тут две большие разницы. Я ж не виноват, что он помер! — Батняцкий сел вполоборота и смотрел прямо перед собой.
— А кто виноват?
— Вы к словам не цепляйтесь. Я убивать не хотел. Так и в суде объяснил…
— Да ничего ты не объяснил. Ни как попал на дачу, ни как возвращался, ни почему убил… — Сизов говорил тихо и монотонно.
— По пьянке-то… разве вспомнишь! — перебил осужденный.
— Ни кто видел тебя до или после, ни откуда нож взял, ни куда дел его, — будто не услышав, продолжал майор.
— Пьяный был. Всю память отшибло, — повторил Батняцкий. — Какой с пьяного спрос?
Сизов медленно, со значением, принялся перебирать лежащие перед ним бумаги. Батняцкий напряженно следил за его руками.
— Чья пудреница на земле возле трупа валялась? — Вопрос прозвучал резко, как выстрел.
— Про это и вообще не знаю. Может, днем хозяева потеряли…
Сизов разложил на столе фотографии. Обычная финка, «лисичка», складной охотничий, пружинная «выкидуха».
— Взгляни-ка сюда.
Батняцкий встал, посмотрел, с недовольным видом вернулся на место.
— Какой похож? Хотя бы приблизительно? — Оперативник подобрался.
— Вы чего хотите? Признался, рассказал, показал, срок получил, сижу, чего еще надо? — жалобным голосом проныл допрашиваемый. — Чего нервы мотаете?
— Какой? Пусть ты его пьяным вынимал, но в карман-то трезвым клал?
Вот и покажи!
Батняцкий ткнул рукой в охотничий складень.
— Такой примерно, только ручка другая.
Сизов расслабился и собрал фотографии.
— Не в цвет, приятель.
Осужденный вскочил.
— Интересное кино! Семь лет назад что ни скажу — все в цвет, капитан Мишуев с ходу в протокол строчит! А теперь стали концы с концами сводить! Чего вдруг?
— А того, что твой нож сейчас опять объявился. Рядом с тремя трупами.
Двое — работники милиции.
Батняцкий испуганно отшатнулся, но тут же взял себя в руки.
— Чего я, за эту пику вечный ответчик? Выбросил — и дело с концом.
Откуда знаю, кто подобрал и что ею сделал?
Сизов недобро усмехнулся.
— Выбросил, говоришь? Ну-ну…
Он пристально смотрел на осужденного, пока тот не опустил глаза.
— Зачем чужое дело взял? Батняцкий молчал, оперативник ждал ответа. В кабинете наступила тишина. За окном гудел, разворачиваясь, лесовоз.
Наконец осужденный вышел из оцепенения.
— Пустые хлопоты, начальник, — глухо сказал он. — Все сказано и забыто. Зря через всю страну тащились. Могли приговор прочесть.
— Читал. Но хотел сам убедиться… — Сизов криво, пренебрежительно улыбался.
— В чем? — Батняцкий нервно дернул шеей и в очередной раз оглянулся на дверь.
— В том, что ты такой дурак, — равнодушно бросил майор.
— Конечно… Зэк всегда дурак…
— Не за здорово живешь в зону полез. Это ясно, был замазан по уши, но двенадцать лет мотать за дядю…
Батняцкий быстро глянул на майора и снова опустил голову.
Сизов продолжал размышлять вслух:
— «Мокр уху» взял для авторитета, вместо какой-нибудь пакости, за которую свои сразу же в «шестерки» определят… Со сто семнадцатой соскакивал скорей всего.
— Понятно! — зло оскалились железные зубы. — Мишуев полную раскладку дал, а ты, начальник, из себя ясновидца разыгрываешь! Чего вам теперь от меня надо? Или интерес поменялся? Чего душу рвешь?!
— Истерику не разыгрывай, пустой номер! — повысил голос Сизов. — А что дурак — факт. Я ведь твою жизнь внимательно изучил. Обычно пацаны хотят летчиками стать, чемпионами, а ты о чем мечтал? С четырнадцати лет истатуировался, железки всякие в карманах таскал, песни тюремные заучивал, несовершенными кражами хвастал. Хотел, чтоб за блатного принимали!
Чтоб боялись, заискивали… Да нет, кишка гонка — сам же и подносил хвосты настоящим уголовникам. Первый раз за что сел? Гадил пьяным на улице. А распинался — драка, с ножами, двоих пописал… Дешевка!
Батняцкий закусил губу.
— Со стороны легко по полочкам разложить! Ну дурил по молодости — мало таких? А меня всегда норовили в землю вогнать. Загремел по первому разу, вышел досрочно, все нормально… И опять непруха! Познакомился на танцах с одной дурой, пообнимались, я бутылку купил — ноль восемь, выпили, чего еще надо? Думал, поладим, а она кочевряжиться стала… Я и придушил малость. А потом этот опер, Мишуев, говорит: знаешь, мол, что она несовершеннолетняя? Как так, здоровая кобыла! А он статью показывает — до пятнадцати! И позору сколько: воры ноги будут вытирать, в половую тряпку превратишься.
У Батняцкого внезапно сел голос, он сипло закашлялся. Из мутного графина Сизов налил полстакана
