мысли. Только в необъятных пространствах неба можно было найти временное укрытие.
Металлическая стрекоза ввинчивалась в небо, слегка вздрагивая под порывами ветра. Озеро под Бартоном превратилось в десятицентовую монету. Вокруг него раскинулись еще более разросшиеся за пятьдесят лет леса Лимберлоста, болотистая пустыня, в которой постоянно перемещались странствующие банды недовольных, неспособных приспособиться к общественной жизни в сотнях тысяч поселений, разбросанных по всей Америке, и боящихся объединиться. Они были антиобщественны и, вероятно, в конце концов просто обречены на вымирание.
Озеро превратилось в точку и исчезло. Внизу грузовой вертолет тянул за собой на запад цепочку планеров — наверно с треской из Великих городов Побережья, или виноградом для вина с виноградников Новой Англии. Названия в отличие от страны не слишком изменились. Слишком сильно сказывалось языковое наследие. Давно уже не существовало городов под названием Нью-Йорк, Чикаго или Сан- Франциско; было психологическое табу, знакомая фуга, принявшая форму такую, что новые маленькие узкоспециализированные поселения никогда не назывались по имени пораженных раком разоренных зон, однажды названных Нью-Орлеаном или Денвером. Из американской, да и из мировой истории пришли названия — Модок и Лафитт, Линкольн, Рокси, Потомак, Моухассет, Америкэн Ган, Конестога. Лафитт, расположенный на побережье Мексиканского Залива, посылал корабли с рыбными деликатесами порджи и помпано в Линкольн и Рокси в сельскохозяйственном поясе; Америкэн Ган выпускал оборудование для ферм, а Конестога, откуда сейчас летел Бартон, находилась в районе рудников. Там тоже был зоопарк умеренных широт, один из многих, которые Бартон обслуживал на всем пространстве от Паджета до Флориды.
Он закрыл глаза. Необходимость заставляла Болди проявлять социальную сознательность, а когда мир лежал под ним подобно карте, было очень трудно не представить его утыканным головками цветных булавок — очень много черных и очень мало белых. Обычные люди и Болди. Кроме того, кое-что нужно было сказать об интеллекте. В джунглях обезьяна в красной куртке была бы разорвана на части своими неодетыми сородичами.
А сейчас вокруг Бартона расстилалась синяя пустота воздушного океана; потоки мировой мысли стихли до слабого, почти неощутимого ритма. Он закрыл кабину, добавил газ и перевел воздушные рули, позволив машине набирать высоту. Он откинулся на мягкое сидение, в холодной настороженности готовности включить руки в работу, если вертолет вдруг попадет в один из непредсказуемых всплесков мысленного гнева. Пока же он отдыхал в одиночестве, в полной тишине и бездействии.
Его разум был совершенно чист. Полное спокойствие, что-то вроде нирваны, утешило его. Далеко внизу бурлил мир, посылая вибрации, нестройно звучавшие сквозь слои эфира, но очень немногие излучения достигали этой высоты, да и те не беспокоили Бартона. С закрытыми глазами, полностью расслабленный, он выглядел на время забывшим о жизни.
Это было спасение для умов с повышенной чувствительностью. С первого взгляда мало кто узнавал в Бартоне Болди; он носил парик с короткими коричневыми волосами, а годы, проведенные в джунглях, сделали его почти нездорово тощим. Болди, по природе далекие от атлетических соревнований, и соревновались только между собой, были склонны к дряблости, но Бартона нельзя было назвать дряблым. Хищники-охотники заставляли его быть в хорошей физической форме. А сейчас, высоко над землей, он расслабился, как делали это сотни других Болди, давая отдых своему напряженному сознанию в синем покое высоких слоев атмосферы.
Иногда он открывал глаза и смотрел сквозь прозрачную панель потолка. Небо было довольно темным, сверкали редкие звезды. Так он лежал некоторое время, просто наблюдая. «Болди, — думал он, — первыми займутся межпланетными путешествиями. Вокруг нас неосвоенные новые миры, а новой расе нужен новый мир.»
Но это могло подождать. Бартону потребовалось много времени, чтобы понять, что важна его раса, а не он сам. Пока к Болди не пришло подобное знание, он не был действительно зрелым. До этого он постоянно представлял собой возможную потенциальную опасность. Впрочем сейчас Бартон уже сориентировался и нашел подобно многим Болди компромисс между собой и расой. И это включало, главным образом, развитие социального инстинкта и дипломатии.
Незаметно пролетели несколько часов. Бартон нашел в отсеке пакет с пищевым концентратом, сморщился, увидев коричневые капсулы, и засунул их обратно. Нет. Пока он в Америке, он хочет роскоши цивилизации. В Африке он съел достаточно концентрата, чтобы подавить свои вкусовые рецепторы. И все из-за того, что некоторая дичь вызывала у него просто физическое отвращение после контакта с разумом этих существ. Он не был вегетарианцем, мог запросто отбросить эмоции, но, к примеру, обезьяну он не смог бы съесть никогда.
Но он мог съесть рыбу-кошку, и уже предвкушал хрустящие волокна белой упругой плоти между зубов. В этой стране была хорошая рыба. В деловом центре Конестоги Бартон знал неплохой ресторан, и вертолет послушно повернул на ближайшую к ресторану площадку, огибая само поселение, чтобы не поднимать облака пыли из-за малой высоты.
Он чувствовал себя освеженным, готовым снова занять свое место в мире. Насколько он знал, в Конестоге не было Болди, и он с удивлением приятным удивлением — почувствовал мысленное прощупывание своего мозга. Оно было вопросительным.
Это была мысль женщины, и эта женщина не была с ним знакома. Он определил это по поверхностности вопросов. Это было похоже на растопыренные пальцы, мягко тянущиеся в поисках другой руки, готовой сомкнуться в пожатии. Но искавшему не хватало информации о Бартоне.
(Нет, она не была с ним знакома. Может быть, она слышала о нем от Дэнхема? Кортни? Он, кажется, распознал личностные нотки Дэнхема и Кортни, пронизывающие ее вопрос.)
Он ответил ей.
(Достижим. Здесь.)
Вежливое дружеское приветствие, предполагающее — ты одна из нас; добровольное желание помочь.
Ее имя было Сью Коннот, и вместе с чудесными тенями того, как Сью Коннот реализовывала свою личность, оно образовывало ту не поддающуюся описанию ключевую мысль, которую впоследствии нельзя было ни с кем перепутать. Ментальная сущность чистой мыслящей личности.
Она была биологом, жила в Аламо, ей было страшно.
«Помоги мне.»
(Жизненная необходимость)
«Должна увидеть тебя.»
(Опасность, тайно наблюдающие глаза)
(Звери вокруг — Сью Коннот)
«Опасность — сейчас?»
Сложная мысль запутывалась и переплеталась, по мере того, как он ускорял шаги.
«Совершенно одна…»
(«я» из всего известного миру…)
(Самая настойчивая секретность)
(Звери… «я» в зоопарке, жду)
«Спешу к тебе; моя мысль с тобой; ты одна из Нас, и поэтому никогда не одинока». — Мысли летели быстрее слов. Голосовые и письменные высказывания замедляли передачу мысленных образов. Прилагательные и наречия передают тени смысла. Но между телепатами завершенные мысли передаются со скоростью света. Пока на земле не возник человек, простые значения передавались мычанием. С развитием языка появилась возможность оттенков. С появлением телепатии стало возможным создавать целые вселенные — и передавать их.
Однако даже здесь были необходимы общие обозначения. Девушка старалась не пользоваться некоторыми жизненными образами, боясь показать их.
«Что? Помоги мне!»
(Даже здесь угроза от Них)
«Осторожность»
(Делают вид, что все в порядке)
(Пользуйся устной речью, пока…)
