Соловей попытался расспрашивать, что за люди и за кого они приняли Вальку, но тот только довольно щурился и повторял: «Большие люди, авторитетные. И меня за своего посчитали».
— Какие «большие и авторитетные люди» могли принять Макогонова за «своего»? — поднял палец Мишуев. — Министры, начальники главков, директора заводов? Ясное дело — он имел в виду каких-нибудь рецидивистов! Те увидели на пляже татуировки, подумали: крупная птица, вор в законе, — пошли на контакт, а потом привлекли к участию в нападении. Резонно?
— Нет, — сказал Старик.
Мишуев был настолько уверен в логичности своих рассуждении, что даже поперхнулся от неожиданности.
— Почему нет? — растерянно переспросил он, превратившись на миг в не очень толкового стажера, понимающего свою несостоятельность в премудростях сыска.
— Так серьезные дела не делаются. Солидные блатные случайного знакомого в долю никогда не возьмут. И потом, какой он вор в законе? Жаргоном не владеет, обычаев не знает, авторитетов лагерных назвать не может, о распорядке дня в зоне — и то представления не имеет! Любой вор его за минуту раскусит!
— Во-первых, лагерей и зон у нас нет, а есть исправительно-трудовые учреждения, поэтому не нужно таким образом демонстрировать знание терминологии преступников. — Мишуев опять превратился в начальника отдела по раскрытию особо тяжких преступлений и досадовал на себя за минутную растерянность, проклиная гипнотизирующее влияние Старика. — Во-вторых, не следует перебивать начальника…
Он выдержал паузу, давая Старику возможность в полной мере ощутить, что роли давно и безвозвратно переменились.
— А в-третьих. Макогонов познакомился на отдыхе с какими-то людьми, вскоре принял участие в вооруженном ограблении, и этот факт перевешивает наши рассуждения о том, что серьезные преступники не взяли бы его в дело! Резонно?
В кабинете воцарилась тишина. Старик сказал дело, но его слова опровергались происшедшими событиями, всем присутствующим было ясно, что прав Мишуев.
— Вот так, — удовлетворенно проговорил подполковник и командным голосом подвел итог:
— Кранкин и Гортуев завтра выезжают в Новый Афон устанавливать «авторитетных» друзей Макогонова, мы тут пойдем пока по линии оружия, проверим любителей изготавливать всякие стреляющие штучки… Ну а если у вас есть желание работать на заводе, — он сделал неопределенный жест в сторону Старика, — пожалуйста, я не возражаю.
Если Мишуев ждал возражений, то он накрепко забыл характер своего первого наставника: Старик промолчал.
Старик отрабатывал начатую линию три дня, вычеркивая одну за другой фамилии в своем списке. Наконец их осталось две, каждую он подчеркнул красной пастой, потом одну подчеркнул еще раз, а через некоторое время поставил рядом с ней восклицательный знак.
— Два человека представляют для нас интерес, — докладывал он Мишуеву на четвертый день. — Пузанов, судим за грабежи и разбойное нападение, отбыл семь лет, судимость скрывал…
— Что удивительного? — снисходительно улыбнулся начальник. — Это же не правительственная награда!
— …часто выпивает, вспоминает старое, в день нападения был в отгуле. Второй — Толстошеев — слесарь пятого разряда, с металлом творит чудеса, рационализатор…
— За что же вы его в подозреваемые записали? — снова хмыкнул Мишуев, безразлично рассматривая крышку стола.
— Дома у него есть маленький токарный станок…
— Если бы автомат!
Старик докладывал в обычной манере — спокойно и невозмутимо, не обращая внимания на реплики подполковника, на его снисходительный тон и демонстративное отсутствие интереса.
— Пять лет назад Толстошеев работал инкассатором в госбанке, — монотонно продолжал он, и шутливо-снисходительное настроение Мишуева как ветром сдуло. — Летом Толстошеев отдыхал в Новом Афоне вместе с братом, тот дважды судим за мошенничество и подделку денег, провел в колонии почти двенадцать лет, злостный нарушитель режима, на свободе три года, ведет себя тихо, работал грузчиком в речпорту.
Мишуев слушал с явным нетерпением, от безразличия не осталось и следа.
— Вернувшись с моря, братья уволились, окружающим говорили, что собираются на Север, на прииски…
Мишуев потянулся к селектору.
— В настоящее время братья дома не живут, якобы поехали отдохнуть перед тяжкими трудами в холодных краях…
Подполковник опустил руку.
— На хозяйстве осталась жена Владимира, ведет замкнутый образ жизни, на улицу почти не выходит. Братьев несколько раз видели в городе, но домой они не показываются.
Мишуев опять потянулся к селектору.
— Здесь данные на братьев, — Старик положил на стол несколько схваченных скрепкой листков, и рука подполковника повисла над клавишами.
— Проводить у Толстошеевых обыск или какиенибудь другие активные действия в настоящее время нецелесообразно и даже вредно.
— Почему?
Мишуев отдернул руку, снова превратившись в неуверенного стажера, полностью полагающегося на своего наставника.
— Братья чрезвычайно хитры и подозрительны, дома у них, конечно, ничего компрометирующего нет, они держатся в стороне и выжидают, а если почувствуют, что на их след напали, скроются из города, и ищи ветра в поле!
Мы и розыск не сможем объявить — даже косвенных доказательств их причастности к нападению нет. Все, что находится здесь, — Старик постучал по исписанным мелким почерком листкам, — только основание для того, чтобы тщательно проверять эту версию.
Пожалуй, Старик допустил слишком нравоучительный тон, потому что Мишуев поморщился и пренебрежительно махнул рукой.
— Это все ясно даже ребенку. Но сидеть сложа руки и ждать неизвестно чего мы не имеем права. Впрочем, я сам решу, как поступать.
— Целесообразно подождать возвращения ребят из Нового Афона, — не обращая внимания на происшедшую с начальником перемену, сказал Старик. — Надо передать им фотографии Толстошеевых. Если удастся «привязать» братьев к Макогонову, это будет уже серьезной уликой.
— Понятно, понятно, — Мишуев, не слушая, перебирал листки, и Старик знал, что ему не терпится доложить результат руководству. Он даже представлял, как будет подан собранный им материал.
— Чем вы думаете заниматься? — не поднимая глаз, спросил подполковник.
— Отработаю Пузанова.
— Кого?
— Ранее судимого за разбой рабочего инструментального цеха.
— А-а-а… А чего его отрабатывать?
— На всякий случай. Вдруг и он отдыхал в Новом Афоне.
— Что?!
— Отпуск провел на море, где — я пока не знаю. Что делал в отгуле в день преступления — не знаю тоже. Поэтому буду все это проверять.
Мишуев посмотрел на Старика долгим пронзительным взглядом. Старик не знал, что он научился так смотреть.
— Не надо разъяснять мне азбучные истины. Сейчас я не хуже вас разбираюсь в работе! И вам следовало давно это уяснить!
