По дороге Петя плакал, жаловался на горькую судьбу, нервное расстройство, помешавшее стать дипломатом, ругал потерпевшего, который и сам во всем виноват.
Сдав его наконец в дежурную часть, я с облегчением вздохнул и тщательно вымыл руки. Но через час пришлось повторить эту процедуру, потому что ко мне пришел сотрапезник по вечеринке у Рогальских — величавый Семен Федотович, который начал с приглашения потолковать в ресторане по душам, а закончил обещанием завтра же вручить сберкнижку со вкладом на предъявителя.
Между этими предложениями он невнятно бормотал что-то про неприятности по работе, непорядок в документах, из-за которых образовалась недостача, упоминал Широкова, опечатавшего склад, и делал многозначительные жесты, сопровождающиеся столь же многозначительным подмигиванием.
Он изрядно подрастерял свою важность, был явно напуган и выглядел довольно жалко, если бы не эти потирания пальцами и подмигивания — как своему, я бы не вышел из себя, не стал бы хватать его за шиворот и выбрасывать из кабинета и уж, конечно, не наподдал бы коленом под зад, что совсем недостойно работника милиции.
Тем более что к двери приближался очередной посетитель, и посетителем этим, как ни странно, оказался Сергей Элефантов.
— Ты что, мысли прочел? Теперь тебя можно вызывать без повесток?
— Да я насчет Юртасика. Его мать на работу прибежала: узнай, что теперь будет…
— Какая мать, какой Юртасик?
— Вы сегодня задержали Петю Юртасика, он соседа ножом пугал, что ли… Я с ним в школе учился. Вот мать и пристала: сходи, узнай у Крылова, он тебя допрашивал, вроде как знакомый…
— А она откуда в курсе всех дел? Элефантов махнул рукой.
— Когда придет к вам, поймете. Уникальная женщина! Энергии вагон, уже весь город на ноги поставила!
— Скажи, что ко мне ходить не нужно. Дело передадут в прокуратуру — тяжкие телесные повреждения, сопротивление работникам милиции, а потом — в суд.
Раз Элефантов и без вызова оказался у меня, я решил его допросить, но сказать о своем намерении не успел: в кабинет влетела полная краснолицая женщина в черном траурном платье с ворохом бумаг в одной руке и клеенчатой хозяйственной сумкой в другой.
— Кого в суд? Петю моего?! — с негодованием закричала она и, отпихнув Элефантова в сторону, плюхнулась на стул передо мной.
— Да вы знаете, какой он больной? Он себя не помнит, не отвечает за себя, его психозы накрывают… Вот, вот, — она бросала неразборчиво исписанные листки с лиловыми печатями и прихлопывала сверху ладонью. Толстые, унизанные кольцами пальцы громыхали о стол, подтверждая весомость каждого документа.
— А вот от самого профессора Иваницкого, — победно громыхнула посетительница последний раз и снисходительно глянула на меня. — А вы говорите — под суд! — в голосе Петиной мамы слышались великодушные нотки, извиняющие человеческую глупость.
— Так что оставляйте себе справки, какие надо, кроме, конечно, профессорской, а Петьку отдайте, мы его с Серегой сейчас в психдиспансер отвезем, я уже договорилась.
Как у нее все просто получалось!
— Да вы не думайте, я через час заявление от Кольки привезу, что он претензий не имеет. Если надо еще чего — тоже привезу. Хотите, напишет — сам на ножик напоролся?!
— Ничего он не напишет.
— Да ну! Как же иначе! Я ему уже апельсинов купила, — посетительница приподняла, как бы взвешивая, свою сумку. — Меду купила, курицу, орехов…
— Потерпевший сейчас на операционном столе, неизвестно, выживет ли…
— Ничего, завтра напишет. Я ему бульон понесу вместе с Серегой…
Элефантов незаметно выскользнул за дверь.
— Так где Петька? — деловито спросила она. — Смирительную надевали?
Можете снять, мы с Серегой его управим, он меня слушается.
Я вызвал помощника дежурного и, с трудом прервав словоизвержение Петиной мамы, объяснил, что отпускать ее сына никто не собирается, интересующие вопросы она сможет выяснить у следователя, а сейчас я прошу ее покинуть кабинет.
Сержант взял ее под локоть и, преодолевая некоторое сопротивление, с вежливой настойчивостью вывел в коридор, а я, чуть не испепеленный ее прощальным взглядом, посочувствовал следователю, которому придется вести это дело.
Бесцеремонная посетительница выбила меня из колеи и спугнула Элефантова, который, видимо, хорошо знал, чего можно ожидать от матери бывшего соученика.
Я сидел перед чистым лицом бумаги, собираясь с мыслями, когда в кабинет зашел председатель домкома по Каменногорскому, 22, Бабков, такой же величавый, как и в прошлый раз.
— Только что повестку принесли, — сообщил он, усаживаясь. — Да я и сам собирался. Вы меня позавчера позвали чердак смотреть, а зря… Вот!
Он вытащил из портфеля и бухнул на стол тяжелый газетный сверток, в котором оказался ржавый амбарный замок.
— В углу лежал, а вы не заметили! Как он туда попал, где раньше висел — вопросов встает много…
— Егор Петрович, а вы могли бы узнать того человека?
— Который на чердак лазил? Конечно! Только покажите, сразу скажу!
Я пригласил понятых и положил перед Бабковым лист с десятком фотографий.
— Не этот, не этот, не этот…
Палец миновал фото Спиридонова, не остановился и на снимке Элефантова.
— Вот он!
— Точно?
— Абсолютно, так и запишите: твердо опознал на девятой фотографии, ну и так далее.
Бабков «опознал» подставную фотографию, на которой изображен человек, заведомо не имеющий отношения к делу.
— Ошибки не будет?
— Никогда! У меня память острая! Я составил протокол, Бабков с достоинством расписался.
— Я так понимаю, что если у вас его фотография имеется, то, значит, узнали, кто такой, — он был явно доволен своей проницательностью. — Неплохо, неплохо…
Егор Петрович настолько размяк, что мне удалось убедить его забрать замок. Ушел Бабков в полной уверенности, что оказал следствию неоценимую услугу.
На следующий день я допрашивал мордатого автомобилевладельца Петра Гасило. Он, как и в прошлый раз, ничего не знал и не помнил, но я придумал, как освежить его память.
— На каком-этаже вы живете?
— На втором, — вопрос его явно удивил.
— Вокруг есть высокие дома?
— Напротив пятиэтажка… — удивление возрастало.
— Вы занавешиваете окна?
Гасило стал нервно теребить замок своей замшевой куртки.
— Когда как… А почему… Почему вы об этом спрашиваете?
— Да так. Советую задергивать шторы перед тем, как включаете свет. И поплотнее.
Гасило бросило в жар.
— Вы думаете, и в меня могут…
— Не исключено. На всякий случай примите меры предосторожности и не выходите на балкон.
— Какие это меры! — Гасило подскочил на стуле. — Он может меня у подъезда, в машине, да где угодно! Не я, а вы обязаны принять меры!
— Для этого мы должны знать как можно больше. А вы не хотите говорить откровенно. И тем самым, возможно, подвергаете свою жизнь опасности.
— Еще не хватало! И правда, Машка… То есть Мария Викторовна сказала: «От него всего можно
