спокойно отправляйтесь спать». Я, одурев от радости, тут же рассыпался в благодарностях и пожелал майору и переводчице спокойной ночи.
Как и во всех лагерях военнопленных, здесь в Москве существовал комитет «Свободная Германия». Они постоянно пытались нас убедить вступить в коммунистическую партию. В стенгазете говорилось, что фельдмаршал Паулюс, бывший главнокомандующий погибшей под Сталинградом 6-й армией, тоже оказавшийся в плену, уже ходил в кандидатах в партию. Раз в неделю в столовой нам читали лекции, в которых идеализировалось коммунистическое общество. Я не мог принять этой философии, потому что даже нам, военнопленным, изолированным от внешнего мира, было известно, в каких ужасных условиях жили тогда русские люди. И, по моему мнению, коммунистические идеи крайне сложно воплощались в реальность. Те, кого им удалось привлечь на свою сторону и которые подписали соответствующие документы, могли надеяться на значительное улучшение лагерных условий — их назначали на склады, в надзиратели и т. п.
Нас регулярно информировали и о ходе Нюрнбергского процесса.
Однажды мне крупно не повезло. С несколькими товарищами мы работали в подвале вблизи продсклада. После работы нам велели прихватить продукты со склада и занести их на кухню. Я нес ведро с упаковками кулинарного жира. Прибыв на кухню, я поставил ведро и незаметно сунул в карман пачку жира. Куда разумнее было бы просто незаметно слопать его по пути, потому что ремонтировавший плиту каменщик заметил мои манипуляции и тут же стукнул заведующему кухней. Тот вытащил у меня упаковку из кармана, а потом засветил мне оплеуху. Тут появился офицер и заорал: «В карцер его!» Так я и загремел в карцер. Правда, конвоир проводил меня к моей койке, и мне разрешили взять с собой куртку. Все наши уже были там. Я рассказал бригадиру об инциденте. Тот взвился: «Вот идиот! Из-за такой ерунды устраивать спектакль!» Но мне все равно пришлось провести ночь в насквозь продуваемой ветром дощатой хибаре. Охранник запер меня. В тот день я остался без ужина, это было еще полбеды, зато на следующий день мне светило, не позавтракав, идти работать, а это уже можно было считать довольно суровым наказанием. Но мой бригадир Тельхофен не бросил меня в беде. К полуночи он сумел убедить охранника, что, дескать, я важный работник, так что меня никак нельзя оставлять без еды, посему он, бригадир, кое- что должен мне передать. Охранник был в добром расположении духа, отвел меня на кухню и велел остававшемуся на ночь на кухне повару выдать мне двойную порцию каши. После этого вернул меня в карцер. Разумеется, все это было сделано тайком от лагерной администрации.
Много раз мне приходилось сталкиваться с проявлениями русскими доброты, невзирая даже на то, что и сами они жили в те времена не ахти как. Причем эти проявления человечности носили совершенно спонтанный характер.
Самый крупный продсклад располагался в одном из подвалов на стройплощадке. Он круглосуточно охранялся тремя часовыми. Четверых монтажников часто по ночам вызывали для ликвидации очередной поломки в котельной, находившейся в том же самом подвале. Они изготовили свой ключ от склада. И когда сменялись часовые, монтажники умудрялись стащить продукты. Впрочем, у самих часовых тоже было рыльце в пушку — они сознательно закрывали глаза на эти проделки, но исправно требовали свою долю. Но, как гласит пословица: сколько веревочке ни виться, кончику быть. Однажды вышло так, что они, забравшись в склад, наткнулись там на офицера-интенданта. Сами были виноваты, надо было загодя осведомиться у часовых, а они этого не сделали. Только они повернули ключ в замке, как офицер завопил: «Кто здесь?» И, бросившись к телефону, поднял тревогу. Тут же прибежали другие офицеры. Четырех монтажников и начальника караула тут же арестовали, пока на 20 суток. А потом объявили приговор.
Пятерых виновников показали всему лагерю. Майор зачитал приговор: 7 лет лагерей. Короче говоря, их решили примерно наказать. Все пленные, да и охранники открыто выражали сочувствие и солидарность с виновниками — удивляться нечему, и те и другие в той или иной мере выигрывали от этих несанкционированных визитов в продсклад. Вот только не знаю, на самом ли деле все виновные оттянули столь долгий срок.
Хочу рассказать о еще одном досадном происшествии. Однажды нам ни с того ни с сего на обед к супу подали еще и жареную рыбу. Вечером того же дня на поверке, нередко затягивавшейся на час, а то и дольше (дело в том, что выяснялось наличие и местонахождение решительно всех пленных, в том числе и тех, кто был занят на кухне или на внелагерных работах), вдруг поднялась суматоха. Прямо на построении у многих открылась рвота. На меня тоже накатил приступ неукротимой рвоты. Майор и остальные офицеры были явно смущены происходящим. Все понимали, что речь идет о массовом пищевом отравлении, а за это грозила солидная взбучка от вышестоящего начальства. Тут же был вызван врач, а потом и «Скорая помощь». Всем выдали миску с теплой водой, в которую добавили рвотного, и заставили выпить. И вскоре разблевался весь лагерь — в уборных было не протолкнуться, стояла страшная вонь, да и зрелище было не из приятных. Пленных с тяжелым отравлением немедленно отправили в госпиталь, а тех, у кого все ограничилось расстройством желудка или рвотой, освободили от работы. Потом кухню на несколько дней закрыли, в результате нас поили только чаем. Виной всему стала испорченная рыба, которой наелся весь лагерь. Но и это событие, как и многое другое, в конце концов кануло в прошлое.
Зима 1945/46 гг., даже по российским меркам суровая, здорово затрудняла жизнь. Впрочем, у нас теперь было в чем уберечься от холодов — вполне сносная зимняя одежда, которой могло и не быть у наших товарищей по несчастью в других, не столичных лагерях. Валенки мы после работы относили в сушилку, потому что, выйдя на следующий день на работу в мокрых валенках, можно было вполне недосчитаться пальцев на ногах — вмиг бы отмерзли.
Я стал часто задумываться над тем, сколько еще продлится этот плен. Ведь пошел уже третий год. Так далеко от дома и в подобных условиях долго протянуть было весьма проблематично. Любое, даже самое, казалось, безобидное заболевание или пустяковая травма, если недоступна надлежащая медицинская помощь (а она оставалась недоступной и для самих русских, не говоря уже о нас), могли обернуться смертью.
Тогда мы и еще десятеро наших работали в автоколонне. Здесь находились и служебные автомобили многих членов правительства. Мы имели удовольствие лицезреть и «мерседес» министра иностранных дел СССР Молотова. Я подумал, что машину наверняка прихватили в Германии в качестве трофея. У роскошных авто день и ночь дежурили сотрудники КГБ.[9] В особом помещении дежурили водители, их вызывали по громкоговорителю, если возникала нужда отвезти кого-нибудь из боссов в Кремль.
Мы укладывали плитку и проводили разного рода отделочные и ремонтные работы. Условия были очень хорошими — в правительственных гаражах центральное отопление работало как часы. В большом помещении стояли рядами огнетушители, мы должны были очистить их от ржавчины и покрасить красной краской. За нами надзирал один пожилой русский, судя по всему, он нами был вполне доволен, потому иногда мог плеснуть нам водочки или отсыпать махорки.
В московском лагере я познакомился и с неким Пислингером, он был родом из Виндишгарстена. Пислингер попал в плен еще в 1942 году и за это время успел неплохо освоить русский. Он тоже занимался укладкой плитки и разведал, что в нежилом доме неподалеку в подвале хранится картофель. Вход в дом не запирался, только дверь в подвал, но через внутреннее окошко без труда можно было проникнуть и в подвал. И вот мы с этим Пислингером регулярно совершали рейды за картошкой, причем без каких-либо осложнений. Пислингер был в хороших отношениях с поваром. Мы нашли укромное место за кучей угля и там складывали добытую картошку, откуда повар ее забирал. Дополнительные порции были нам гарантированы. Чувство голода, не покидавшее нас, постоянно подталкивало к изобретательности по части мелких хищений съестного.
Но как ни сурова была зима, на смену ей пришла весна. Температура поднялась до приемлемого уровня. Но в целом радоваться было особенно нечему. Разве что перспективе в один прекрасный день все же оказаться дома. Ведь война кончилась без малого два года назад.
В одно из воскресений нам, пленным, предложили посетить Мавзолей Ленина. Дело было вполне добровольное, и я все же решил сходить разнообразия ради. В программу вошла и довольно долгая поездка в московском метро.
