— Ага. Из России.
— Точно. Русский военный летчик.
Мне даже неловко стало. Народу — как на митинге, и все в мою сторону смотрят.
— Откуда же вы меня знаете? — спрашиваю.
— Мы все знаем, — отвечают, — все помним. Россия спасла мир от фашизма. Россия…
— Вы хотите сказать — Советский Союз, — уточняю я.
— В те годы вашу страну на всех языках называли Россией. Да так и пошло сквозь века, — объясняют. А кто-то вслух восхищается: — Глядите, какой герой! — Совсем в краску вогнали.
— Да какое — герой, — лепечу. — Я же не воевал. Не пришлось…
— Знаем! — говорят мне люди тридцатого века. — Все знаем. Вы не воевали, вы не хотели воевать и поэтому сделали больше. Человечество никогда не забудет, что ваше поколение спасло мир от ядерной катастрофы. Спасибо вам за это! Великое спасибо!..
Букеты невыразимо прекрасных цветов не помещаются в моих руках. Мне и приятно, и смущаюсь я. Сердце в груди — стук-стук! Аж дышать трудно. Словно на большой высота, когда не хватает кислорода. Ух ты, куда меня занесло!..
Сзади меня слышится какой-то громкий топот. Вздрогнув, вскидываю голову — задремал все-таки! Оборачиваюсь и вижу наших «орлов» — Пономарева и Зубарева. Оба стоят перед генералом учтивые, но, честное слово, без малейшего смущения. А у Вальки на физиономии такое выражение, будто скажет сейчас: «Вот они — мы. Знай наших!»
Густые, колючие брови Генерала Тревоги изумленно поползли вверх.
— Та-ак! Мы, значит, уже знакомы! А? Вот вы, — он посмотрел на Зубарева, — вы меня чуть с ног не сбили при входе в гостиницу… А вы, — он перевел взгляд на Пономарева, — «начальник связи»!
«Орлы» смущенно молчали, и генерал улыбнулся:
— Что-о? Не слышу. Или там, в воздухе, языки отнялись? Страшно было, а?
Валькины губы тронула еле уловимая усмешка, однако он тут же придал своему лицу самое учтивое выражение:
— Перед вами сейчас страшней, товарищ командующий!
Умел Валентин вывертываться! В любых обстоятельствах умел. В разговоре со старшим младший должен называть его по званию, а он — «командующий». На всякий случай пристегнул. Авось понравится. Но не понравилось.
— Это ты там над сопкой брил? — нахмурился генерал.
Бреющим называют полет, когда надо бы ниже, да некуда: плоскости травку стригут. Нам так летать запрещали. Особенно над сопками. Моргнешь — брюхо фюзеляжа о вершину распорешь. И генерал с сердцем процедил:
— Па-рик-махер!
— Так я же, товарищ генерал, не под нулевку, — с самым беспечным видом усмехнулся Пономарев.
— Что-о?! — Генерал Тревога, казалось, задохнется от гнева. — Опять шуточки? — он круто, всем туловищем обернулся к Филатову: — Вот так и начинается разболтанность! Ему приказ — катапультироваться, а он — «сяду»! Да я вам… Да вы у меня год летать не будете… Отстраню!.. Все уставы заново…
— Уставы, товарищ генерал, мы знаем, — хриплым, севшим от переживаний голосом возразил Зубарев. — Наставление по производству полетов тоже знаем. А если я принял решение садиться… Кхы! — он откашлялся в кулак и твердо закончил: — Решение покинуть самолет и порядок его покидания принимает командир экипажа. НПП — параграф семьсот восемьдесят один.
— Он мне еще параграф тычет! — возмутился генерал. — А если бы…
— Машину жалко, — опустил глаза Зубарев. — Вы же сами летчик… Извините…
— Машину!.. Машин мы наделаем десятки, сотни, а жизнь… Жизнь человека дороже любых машин. Когда мы наконец усвоим это! — Генерал окинул строгим взглядом всех собравшихся на командном пункте и назидательно добавил свое излюбленное: — Учитесь мыслить по-государственному!..
Николай осторожно, как бы украдкой, сглотнул слюну. Его лицо было красным, словно распаренным, в углах губ белела накипь от долгого дыхания через кислородную маску. Два круглых розовых пятна выделялись на шее, где застегиваются ларингофоны. Глянешь — сразу видно: крепко досталось парню, весь точно перегорел.
Пономарев вроде бы безразлично глядел в окно. Брови его вздрагивали, как крылья бабочки, лицо было в поту и красных пятнах, волосы влажные. Из бани — да в баню…
— Майор Филатов, разберитесь с этими героями и доложите ваше решение. А сейчас проводите меня, — распорядился Генерал Тревога и, не ожидая ответа, быстрым, пружинистым шагом направился к выходу. Филатов и Карпущенко поспешили следом — проводить.
На пороге Карпущенко приостановился и подмигнул:
— Молодцом! Он это любит, когда перед ним не дрейфят.
А Валентин, как только мы остались одни, порывисто шагнул к Зубареву.
— Колька, черт! Дружище! Ну, ты сегодня… Знаешь, как я за тебя переживал?! Дай, я тебя обниму! — и сгреб его в охапку.
Николай хмурился. Он не хотел выказывать своих чувств и все же не мог утаить волнения. Его рука то опускала, то снова поднимала замок на механической застежке шевретовой куртки.
— Полно, Валентин, — устало сказал он. — Как тебе только не надоест.
А погода вдруг утихомирилась. Утихомирилась так же неожиданно, как и разбушевалась. Усталые, выдохшиеся тучи поредели, ветер разметал их, и они большими бесформенными клочьями, словно вулканический дым, быстро уползали за горизонт. Сквозь разрывы в облаках засияло набирающее силы июньское солнце, и по склонам припорошенных снегом сопок, весело журча, побежали вертлявые ручейки.
— Гляди, — кивнул я Валентину. — Потеплело.
— Угу, — улыбнулся он. — Во всем мире…
Из окон стартового командного пункта, обращенных ко всем четырем сторонам света, стало видно далеко-далеко окрест. На мокром бетоне глянцевито заблестели перламутровые разводы пролитого керосина, в выемках летного поля засверкали дождевые лужицы. Сопки недвижно и спокойно подставляли свои лысины солнцу, небо разверзло над ними немыслимую голубую беспредельность. И — о, чудо! — на низкорослых березах, гордо распрямившихся над россыпью разнокалиберных валунов, ярко зазеленели лопнувшие почки. В хлопьях тающего снега они искрились и сияли на фоне небесной синевы, словно спешили оттенить своей свежей, молодой силой суровое величие окружающей природы.
— Товарищи! — послышался вдруг в динамике голос Валентины Круговой… — Говорит местный радиоузел…
Мы насторожились, не ожидали. С чего это она?
— Дорогие товарищи командиры кораблей Пономарев и Зубарев! Я поздравляю вас… Все комсомольцы поздравляют… Ваш сегодняшний полет — подвиг. Я горжусь… Мы все гордимся… — И голос умолк, прервался, будто у нее не хватило дыхания.
— А вот и награда! — захохотал Валька.
— Жаль, не при генерале! — раздалось с порога. Там, распахнув дверь, стоял возвратившийся на командный пункт майор Филатов. Он окинул нас нахмуренным взглядом и негромко спросил:
— Отдышались?
— Так точно! — за всех ответил Пономарев.
— Легко отделались. Или, думали, победителей не судят?
В такие минуты лучше помолчать. И мы молчали.
— Ладно. Обсудим наши подвиги на послеполетном разборе. А сейчас не будем терять времени. — Комэск шагнул к пульту руководителя полетов, взял микрофон: — Все экипажи — по местам!
Усилив, аэродромные динамики громко разнесли над самолетными стоянками его твердый голос:
— Полеты продолжать!..
