чувствуешь ничего и не думаешь ни о чем, кроме того, что в следующее мгновение упадёшь сам. Именно так было с Анг Дава и мною. Сначала мы замерли, словно вросли в скалу. Несчастье произошло так быстро, что невозможно было поверить в него, и мне казалось, что если я взгляну «верх, то увижу Фрея на его месте впереди. Но его там не было — он лежал маленьким пятнышком на белом снегу далеко внизу под нами. Наконец я спустился к Анг Дава. Он был страшно потрясён и сказал сначала, что не может идти вниз, потом все же пришёл в себя. Мы начали спуск крайне медленно и осторожно, так как знали, что в теперешнем состоянии легко можем сорваться сами. Примерно на полпути я заметил что-то чёрное на снегу, прошёл туда и поднял фотоаппарат Фрея. Затем мы продолжали спуск и подошли к нему самому. Он был мёртв, конечно; ни один человек не смог бы пережить такое падение.
Оставшуюся часть пути мы несли Фрея на себе; поблизости от лагеря нас встретили остальные шерпы и помогли. На следующий день мы похоронили его — не на самом леднике, где его унесло бы движением льда, а на морене рядом, сложив на могиле каменную пирамиду. Печальные возвращались мы в Дарджилинг. Только теперь я заметил, что палец, который я так больно ушиб, пытаясь схватить Фрея, был сломан — первое моё серьёзное повреждение за все годы в горах.
Итак, думал я, мой возраст приближается к сорока. «Критический» возраст. И хотя сам я отделался благополучно, мне пришлось участвовать в трех экспедициях с человеческими жертвами… Нанга Парбат, Нанда Деви, пик Канг… «Что будет дальше?» — спрашивал я, и мне становилось не по себе. Ведь мне ещё оставалось два года до сорока.
14
НА ЭВЕРЕСТ СО ШВЕЙЦАРЦАМИ (ВЕСНОЙ)
Нанга Парбат, Нанда Деви, пик Канг, Кашмир, Гархвал, Непал и даже Тибет. Я исколесил всю карту. Я восходил на много гор, видел много ландшафтов, пережил много приключений. Оставалось самое главное — Чомолунгма, Великая. Прошло пять лет с тех пор, как я вообще видел её — во время странного молниеносного похода с Денманом, — и четырнадцать лет, как я поднялся по ней на большую высоту и получил звание Тигра. Порой я начинал сомневаться, удастся ли мне когда-нибудь ещё побывать на ней. Или боги по какой-то им одним известной причине навсегда увели меня от этой горы, которая так дорога моему сердцу?
Но боги были милостивы. Я снова попал на Эверест — снова и снова. Последние годы моего «критического периода» стали великими годами моей жизни.
Эверест, к которому я вернулся после многолетнего перерыва, был не тем Эверестом, который я знал раньше. Теперь атаки велись не с севера, а с юга, а восходить на гору с новой стороны — это почти то же, что восходить на совсем другую гору. Причины изменения маршрута были политические. Все же хотя гора стала в известном смысле новой, она оставалась давней знакомой для меня, даже в большей степени, чем та, к которой я четырежды подходил со стороны Тибета и Ронгбука. Дело в том, что южный маршрут пролегает через Соло Кхумбу, страну моего детства, и хотя я никогда не пробовал совершать восхождение с этой стороны, я её знал лучше всего по своим мечтам и воспоминаниям.
После восемнадцати долгих лет мне предстояло опять увидеть мать. Снова я буду стоять возле неё на горных пастбищах, возле Тами и смотреть на «Гору, через которую не может перелететь ни одна птица». Мне предстояло возвращение домой в двух смыслах этого слова.
Как уже говорилось, в 1950 году Тильман и американец Чарлз Хаустон прошли от Катманду через Соло Кхумбу к южному подножью Эвереста. В следующем году Эрик Шиптон возглавил большую экспедицию для проверки возможностей штурма с этой стороны. Ни один из этих отрядов не поднимался особенно высоко. Тильман и Хаустон не имели необходимого снаряжения даже для частичного восхождения, а Шиптону и его людям преградила путь большая трещина на ледопаде, который спускается к леднику Кхумбу. К тому же первая группа подтвердила мнение Меллори, разглядывавшего этот путь сверху, с Лхо Ла, много лет тому назад: что он тяжелее северного, а то и вовсе непроходим.
Тем не менее, поскольку Тибет был закрыт, южный путь оказался единственным. Оставалось либо штурмовать Эверест с юга, либо вовсе отказаться от попыток.
Но к 1952 году изменился не только маршрут, изменилось кое-что ещё. До сих пор на протяжении всей истории восхождений Эверест оставался исключительно «английской горой». Единственными представителями других западных наций, побывавшими хотя бы вблизи горы, были Хаустон и датчанин Ларсен, который в 1951 году прошёл от Кхумбу до Ронгбука, однако никто, кроме англичан, не ступал на самую гору. Теперь же предстояла перемена — и большая перемена. Ибо если Тибет в прошлом впускал только англичан, то Непал был готов открыть доступ для альпинистов всех стран. И первыми прибыли швейцарцы.
Для меня был великий день, когда эта новость дошла до Дарджилинга. Из Швейцарии пришло два письма: одно прямо на моё имя, другое — миссис Гендерсон, секретарю Гималайского клуба; и в обоих меня просили быть сирдаром. Мне предстояло не только попасть, наконец, снова на Эверест, но совершить восхождение вместе с людьми, которых я предпочитал в горах всем остальным. Конечно, я не знал всех членов экспедиции, однако встречал её руководителя Висс-Дюнана за несколько лет до этого в Дарджилинге. Двое других, Рене Диттерт и Андре Рох, были моими старыми знакомыми по Гархвалу, и я не сомневался, что остальные придутся мне по душе не меньше. Согласен ли я? — спрашивалось в письмах. С таким же успехом можно было спросить, хочу ли я есть и дышать. Несколько дней я вёл себя так, что Анг Ламу и девочки сочли меня одержимым.
Финансовой стороной дела занимался Гималайский клуб, мне же поручили подобрать шерпов. Швейцарцы хотели иметь тринадцать человек из Дарджилинга, ещё десять рассчитывали нанять в Соло Кхумбу. Однако я быстро убедился, что далеко не все горели таким желанием, как я, пойти на Эверест. Прежде всего они помнили неприятности с прошлогодней экспедицией Шиптона. Многие непальские носильщики утверждали тогда, что им выплатили жалованье не полностью. К тому же произошёл скандал из-за фотоаппарата, который не то пропал, не то был украден. Наконец по окончании экспедиции носильщики не получили бакшиша.
Я возражал: «Допустим. Но какое это имеет отношение к швейцарцам?» И тут оказалось, что многие были склонны обвинить во всем саму гору. Они вообще не хотели идти туда. Эверест, мол, слишком велик, слишком опасен; взять его с юга невозможно. Даже великий «тигр» Ангтаркай, сирдар 1951 года, не хотел идти на этот раз. Он побился об заклад со мной на двадцать рупий, что швейцарцы, как и люди Шиптона, никогда не одолеют большую трещину в ледопаде Кхумбу.
В конце концов мне удалось собрать тринадцать надёжных носильщиков, и ранней весной — «экспедиционный сезон» для всех шерпов-восходителей — мы выступили в путь, чтобы встретиться со швейцарцами в Катманду. Помимо тех, кого я уже знал, приехали ещё шесть альпинистов и двое учёных. Члены экспедиции производили на меня впечатление не только сильных восходителей, но и прекрасных людей. После 1947 года Диттерт и Рох участвовали в нескольких других экспедициях и были теперь уже опытными ветеранами, а остальные относились к числу лучших альпинистов Женевского кантона. Наиболее известным среди них был, пожалуй, Раймон Ламбер. Хотя я встретил его впервые, он очень скоро стал моим товарищем по высотам и самым близким и дорогим другом.
— Вот я привёз с собой медведя, — сказал Диттёрт, представляя его.
Ламбер пожал нам руки; большой и улыбающийся, он сразу же пришёлся всем по душе. Мне бросилось в глаза, что у него необычно короткие, словно обрубленные ботинки, а вскоре я узнал причину. Много лет назад он попал в ураган в Альпах, обморозился и потерял все пальцы на обеих ногах. Это не помешало ему, однако, оставаться одним из лучших швейцарских проводников, не помешало также подняться впоследствии чуть не до вершины Эвереста.
В Катманду нам пришлось основательно потрудиться. Здесь на новый аэродром близ города были доставлены тонны продовольствия и снаряжения из Швейцарии. Мы разобрали груз и передали непальским носильщикам, которые должны были доставить его в Соло Кхумбу. Как обычно, не обошлось без перепалки с носильщиками из-за жалованья. Однако на этот раз все разрешилось легче, и я льщу себя мыслью, что тут была и моя заслуга. Дело в том, что я отказался от обычного процента, причитающегося сирдару с жалованья носильщиков. Таким образом, они получили всё сполна без какого-либо дополнительного расхода для экспедиции. Мы смогли выступить из Катманду в назначенный день, 29 марта. В мои обязанности сирдара входило распределять, кто что несёт; при этом я следовал системе, выработанной на
