вверх, мы разбили у ледопада лагерь I, после чего швейцарцы стали искать проход дальше. Они разделились для этой цели на два отряда; в один вошли Диттерт, Ламбер, Обер и Шеваллей, в другой — Рох, Флори, Аспер и Гофштеттер. Альпинисты чередовались на тяжёлой работе по прокладке маршрута, вырубке ступеней и установке опорных верёвок. Висс-Дюнан, старший по возрасту среди всех остальных, возглавлял работы в базовом и первом лагерях; штурмовой группой руководил Диттерт. На этой стадии я, как сирдар, наблюдал за заброской грузов по мере разбивки лагерей; шерпы ходили вверх-вниз, вверх-вниз, бесперебойно, точно соблюдая график.
Ледопад оказался очень серьёзным препятствием. Словно мы прокладывали путь в белых джунглях. К тому же здесь было опасно; повсюду нас подстерегали то ледяные башни, готовые в любой момент обрушиться вниз, то скрытые под снегом глубокие расселины. Те шерпы, которые ходили с Шиптоном годом раньше, совершенно не узнавали дорогу, а может быть, и узнавать было нечего, потому что ледопад находится в постоянном движении. Швейцарцы силились нащупать проход. Везде их останавливали непреодолимые ледяные стены и расселины. Тогда они поворачивали и искали нового пути, вырубали ступени, укрепляли верёвки, а мы, шерпы, шли за ними с ношами. В укрытом месте на полпути вверх по ледопаду мы разбили лагерь II. Оттуда начинался ещё более трудный участок. Но мы продолжали пробиваться вверх. Несчастных случаев не было, и, наконец, мы стали выходить на уровень Западного цирка.
— Уже немного осталось, — твердили швейцарцы обнадёживающе.
А Ламбер, который не только видом напоминал медведя, но и работал за десятерых, оборачивался и восклицал с улыбкой:
— Са va bien! (Все в порядке!)
Но вот, почти у самого верха, мы встретились с тем, чего все время с беспокойством ожидали, — большая расселина, которая остановила отряд Шиптона год назад. Действительно, устрашающее зрелище — широкая, не перепрыгнуть, глубокая, дна не видать, и тянется через весь ледопад, от склона Эвереста до склона Нуптсе. Что оставалось делать? Что можно было сделать? Швейцарцы ходили взад и вперёд по краю, изучая каждый метр. Несколько часов они ломали головы над тем, как перебраться на ту сторону, но так и не придумали ничего. Было уже поздно, и пришлось возвращаться в лагерь II. На следующий день вышли снова. После долгих поисков им пришла в голову мысль одолеть трещину «маятником». Аспер, самый молодой, вызвался попробовать. Однако он потерпел неудачу. Повиснув на верёвке, которая была закреплена верхним концом на краю трещины, он мог раскачаться и достигнуть противоположной стороны, но не мог зацепиться за гладкий лёд ни руками, ни ледорубом и каждый раз, возвращаясь обратно, сильно ударялся о ближний край. «Маятник» не оправдал себя, но швейцарцы продолжали поиски; если бы они остановились там же, где Шиптон, это означало бы крушение всех надежд и ожиданий. И они нашли, наконец, путь. В одном месте внизу, на глубине примерно двадцати метров, торчал выступ вроде полки или платформы. Похоже было, что по этому выступу можно пройти к противоположной стенке, которая выглядела здесь не такой крутой. Снова выбор пал на Аспера. Товарищи осторожно спустили его вниз, ему удалось пройти по выступу, вскарабкаться вверх и выбраться на ту сторону! Напряжённая работа на такой высоте оказалась настолько утомительной, что он несколько минут лежал без движения, собираясь с силами и восстанавливая дыхание. Но вот Аспер в полном порядке, а значит, и всё в порядке! Коль скоро по ту сторону расселины есть хоть один человек, она уже не представляет собой серьёзного препятствия. Сначала укрепили верёвку, с которой перебрался Аспер, затем перебросили ещё несколько штук, соорудили целый верёвочный мост, и вскоре казавшаяся непреодолимой трещина могла быть без труда преодолена даже носильщиками.
Это была большая победа. Мы испытывали такую радость, словно уже ступили на вершину Эвереста. Ведь мы пробились дальше, чем кто-либо до нас, первыми изо всех людей вышли к Западному цирку, «Ага, Ангтаркай, — подумал я. — С тебя двадцать рупий!» Увы, я до сих пор не получил их.
Швейцарцы поднялись ещё выше и разбили лагерь III, за ними пришли носильщики. Всего из базы к цирку надо было перенести две с половиной тонны груза. Если считать по двадцати килограммов на ношу — больше на этой высоте не унесёшь, — то это означало сто двадцать пять переходов. Теперь пришёл мой черёд стать «блохой». Я без конца ходил вверх-вниз, вверх-вниз, следя за тем, чтобы соблюдались маршрут и график. Правда, большую помощь оказывали другие шерпы-ветераны и среди них Сарки, Аджиба и мой старый друг Дава Тхондуп. Впрочем, даже самые молодые и неопытные парни делали все, что от них требовалось.
Чтобы дать представление о том, насколько все это было сложно, приведу несколько строк из записей Диттерта:
И так день за днём.
Мы находились теперь на высоте 6000 метров, и некоторые из швейцарцев стали уже ощущать разреженность воздуха, особенно Аспер и Рох, которым пришлось немало потрудиться при форсировании трещины. Помню, как-то вечером восходители сидели и обсуждали этот вопрос, и кто-то сказал, что особенно волноваться тут нечего: мол, все чувствуют себя плохо, пока не акклиматизируются, даже шерпы.
— За исключением вот этого, — возразил ему товарищ, указывая на меня.
— Ещё бы! У него трое лёгких.
— Чем выше, тем он только лучше чувствует себя.
Они рассмеялись, и я рассмеялся тоже. Хотя, как это ни странно, во всяком случае последнее из сказанного ими было правдой. Со мной в горах всегда так — чем дальше, тем быстрее я иду, словно ноги, лёгкие, сердце — все работает лучше. Чем это объясняется, не знаю, но так оно и есть. И я думаю, в этом заключается причина моих успехов, именно это придавало мне не только силу, но и волю идти дальше, благодаря этому моя высокогорная жизнь — не только труд и усилия, но также и любовь. Глядя в этот вечер на морозное сумеречное небо, я ощущал внутри себя волну сил, тепла и счастья. И я подумал: «Да, я чувствую себя хорошо. И все идёт хорошо…» Я глянул на Ламбера.
— Са va bien, — сказал я, улыбаясь.
Может быть, в этот раз мы наконец-то будем идти и идти до самого осуществления мечты…
Мы пришли к Западному цирку, где не бывал до нас ни один человек, ни одно живое существо, кроме, возможно, залётной птицы. Глубокая, заполненная снегом долина, около семи километров длиной и трех шириной; налево Эверест, направо Нуптсе, впереди белая стена Лхотсе. Подойдя совсем вплотную к горе, видишь её не всю. Так было и с Эверестом — его верхняя часть терялась в вышине над нами. Но мы знали, каким путём идти, потому что путь был только один: вверх через весь цирк до подножья Лхотсе, затем по крутому снежному склону с левой стороны Лхотсе до большого седла между двумя вершинами — Южного седла. Потом… Но дальше мы даже не решались думать. Сначала надо было добраться до седла.
Три недели мы жили и работали в Западном цирке. Впрочем, швейцарцы называли его иначе и лучше: «Долина Безмолвия». Конечно, временами здесь завывал ветер. Иногда раздавались мощные раскаты — где-то в горах срывалась лавина. Однако чаще всего царила великая снежная тишина, нарушаемая только нашими голосами и дыханием, скрипом ботинок и вьючных ремней. Мы разбили лагерь IV, нашу передовую базу, примерно посередине цирка, затем лагерь V у подножья Лхотсе. Порой поднималась буря, и нам приходилось отсиживаться в палатках; но в целом мы продвигались по графику, и это было чрезвычайно важно.
Подобно всем весенним экспедициям на Эверест, мы шли вперегонки с муссоном. Нам надо было успеть не только подняться, но спуститься с вершины прежде, чем он разразится.
Лагерь V располагался на высоте примерно 6900 метров, Южное седло ещё на девятьсот с лишним метров выше. Путь, который мы выбрали, чтобы выйти к седлу, начинался от верхней части цирка, следовал по глубокому кулуару во льду и проходил затем вдоль огромного скального ребра, которое швейцарцы
