Узун вздохнул.
— Ты сказал, что она делает это в качестве платы за твое новое тело, — торопливо продолжала Харамис, — но почему они-то решили принести в жертву именно Майкайлу, а не кого-то еще? Что они в ней находят такого особенного?
— Она царственнородная девственница, — с горечью произнес оддлинг. — Готов поклясться, что они просто тряслись от восторга, когда Майкайла оказалась у них в руках. Мне нельзя было ни единым словом жаловаться на то, что я вынужден жить в виде арфы, — с горестным самоуничижением добавил он.
— Вот уж не думаю, что она единственная царственнородная девственница на свете, — заметила Харамис. — Ее младший брат — тоже принц и наверняка тоже девственник. Сколько ему теперь лет, шестнадцать? Да и Файолон опять-таки королевского рода и, насколько я понимаю, до сих пор тоже не нарушал целомудрия.
— Все они мужского пола, — сказал Узун, — а Майкайла — девственная дочь короля.
— Ну и что? — не задумываясь произнесла Харамис. — Я вот тоже… — Тут она замолчала, осознав смысл собственных слов. — Я тоже, — повторила она, но уже с другой интонацией. — Если они уж так хотят принести в жертву девственную дочь короля… — Голос Харамис умолк, и старая волшебница снова погрузилась в задумчивость.
— Нет, вы не сможете занять ее место! — воскликнул Узун. — Вы ведь даже совершенно не похожи на Майкайлу внешне.
— Самое примитивное заклинание, — заметила Харамис, — способно эту проблему уладить. Ростом мы с нею почти одинаковы, следовательно, останется просто-напросто обменяться одеждой, вот и все.
— Харамис, — проговорил Узун, — ты ведь не можешь теперь воспользоваться даже самым простым заклинанием. Ты не способна теперь и говорить с ламмергейерамн, да что там, даже просто в воду глядеть! Ты ведь уже давно и очень тяжело больна. С тех пор как эта болезнь началась, магические силы тебя покинули и больше не возвращаются.
Харамис молча смотрела на Узуна, и перед нею возникала, будто складываясь из различных кусочков мозаики, вся прожитая жизнь.
— Прости, старый дружище, — произнесла она наконец, мягко и добродушно, — но я все-таки могу занять ее место, более того, я обязана это сделать и ради нее, и ради самой страны. Со мной уже случилось, — продолжала она, — по меньшей мере два серьезных приступа за последние пять лет, и лишь одному Цветку известно… — тут пальцы Харамис легко коснулись висевшего на шее амулета — застывшей в куске янтаря частички Триллиума, — как много со мною случалось приступов, слабых и незначительных. После самого первого из них я напрочь лишилась способности разговаривать с ламмергейерами, и с тех пор болезнь все время наступает. Я делалась чем дальше, тем слабее и немощнее. Заниматься магией я уже практически не способна, да и физически тоже мало на что гожусь. К тому же каждый раз, когда мне становится плохо, плохо становится и стране. Ты только посмотри, что случилось во время моего последнего приступа: бедствия оказались столь значительны, что Файолон тут же примчался сюда из самого Вара! Если уж даже жители Вара замечают, что у нас тут неладно, значит, я, мягко говоря, не справляюсь с обязанностями.
— Нет, — возразил Узун. — Файолон был единственным, кто эти неприятности заметил, и они с Майкайлой сумели привести страну в порядок, да и, кроме того, все это произошло не в последний раз, а в предыдущий, время последнего приступа не случилось ничего серьезного.
— Что ты имеешь в виду, говоря, что, кроме Файолона, никто ничего не заметил? Почему это он должен был оказаться единственным?
— Файолон является Великим Волшебником Вара.
— Что?! — У Харамис даже перехватило дыхание. Она готова была услышать что угодно, но только не это. — Ты что же, хочешь сказать, что он до сих пор сохраняет связь с Майкайлой и в то же время…
— Да, и слава Цветку, что это так, потому что именно таким образом мы получаем возможность что-то узнавать и быть в курсе событий: Майкайла и Файолон по-прежнему переговариваются друг с другом каждый вечер.
— Каким образом?
— В древних развалинах на реке Голобар они когда-то нашли пару совершенно одинаковых маленьких шариков — в тот самый день, когда вы забрали их оттуда и перенесли в эту башню. В тот раз вы вскоре отправили Файолона обратно, и они практически сразу же обнаружили, что с помощью этих шариков могут связываться — видеть друг друга и разговаривать. Кстати говоря, Майкаила именно этим шариком пользуется, если хочет увидеть какую-нибудь удаленную местность или находящихся далеко людей. А когда отправляется в храм Мерет, то оставляет шарик своему любимому ламмергейеру: там, в храме, она не могла бы спрятать его от жрецов, и с птицей можно разговаривать без всякого шарика. В свою очередь, Файолон в этот период использует шарик, чтобы связаться с ламмергейером, и тот служит им посредником.
— Так, значит, последние пять лет они постоянно поддерживали связь? — переспросила Харамис. — Даже когда я отослала Файолона обратно в Вар?
— Именно так, — подтвердил Узун. — Вы, наверное, можете припомнить, что Майкайла тогда устроила нечто вроде небольшой истерики…
— Да, она заперлась у себя в комнате и не выходила два дня, — сказала Харамис, напрягая память. — И когда вышла, то несколько дней вела себя поразительно тихо.
— Они тогда закрылась у себя в спальне и тут же связалась с Файолоном, — проговорил Узун. — Потом она мне обо всем рассказывала. Майкайла, видимо, все свои уроки проходила вместе с ним. Вы к тому времени очень многому сумели ее обучить — пожалуй, даже большему, чем сами осознаете. Вы тогда еще обладали магической силой и чувством земли — то есть Рувенды; однако никто не обладал этим чувством по отношению к Вару. И вот в тот самый миг, когда Файолон коснулся ногой варском земли, его охватило это самое чувство.
— А Майкайла, разумеется, разделила с ним все море нахлынувших эмоций. — Все это Харамис вполне понимала и без длительных объяснений. — В таком случае неудивительно, что она вдруг начала интересоваться, как возникает чувство земли. Я-то подумала было, что она наконец смирилась с предназначенной ей судьбой, а она просто-напросто пыталась собрать как можно больше сведений, чтобы помочь Файолону, так?
— В общем-то цель у нее была именно такая, — подтвердил Узун.
— Покровитель-мужчина! — Харамис удивленно покачала головой. — А ты в этом уверен?
— Да, вполне. Но если вы сомневаетесь в моей оценке ситуации, можете спросить его самого. — Узун потянулся к шнурку звонка и резко дернул его. Трудно было поверить, что подобный отрывистый и даже какой-то варварский звук способна извлечь рука знаменитого музыканта.
— Так, значит, Файолон здесь? — спросила Харамис. — А я и не знала, что у нас гости.
— Он здесь находится в качестве моего личного гостя, — сказал Узун. — Я не понимаю, что ты против него имеешь, Харамис, кроме того, что он мужчина, но что касается меня, то я этого парня очень люблю.
Тут на пороге появилась Энья. Узун попросил экономку разыскать Файолона и просить его пожаловать в комнату госпожи Харамис.
— Но, господин Узун, он ведь наверняка опять в пещере; насколько я помню, именно туда он и направлялся…
— Ну что ж, тогда пошли за ним кого-нибудь из виспи, — прервал ее Узун, — госпожа желает его видеть. Я полагаю, вы не хотите, чтобы она сама отправлялась на поиски в эти пещеры?
— Разумеется, нет, господин Узун. — Энья сделала реверанс и направилась к выходу. — Я сейчас же его вызову.
Но когда приходится посылать за кем-то в глубокие подземелья под башней, а потом по длинному коридору в ледяные пещеры, да еще дожидаться, пока нужный человек проделает оттуда обратный путь, любое «сейчас же» растягивается довольно надолго. И во время этой паузы Узун изо всех сил старался убедить Харамис, что ей просто нельзя заменить Майкайлу в этом путешествии в храм Мерет. Однако когда пришел Файолон, мнение Харамис на этот счет не изменилось ни на йоту.
— Здравствуйте, госпожа! — церемонно поклонился Файолон и улыбнулся, оборачиваясь к Узуну. — Господин Узун! Чем могу служить вам?
