почувствовала, что где-то над головой, над тем местом, где она ныне сидит, в скале пролегла трещина. «Похоже, трещина эта лежит выше здания храма, — осознала она. — Что ж, хорошо; может быть, я сумею этим воспользоваться — если, конечно, все это не просто игра моего старческого воображения».
За нею пришли как раз перед восходом солнца четыре юные девы, облаченные в светлые синевато-серые одеяния. Они распевали какой-то гимн. Девицам пришлось помочь Харамис подняться на ноги, потому что тело ее от долгих часов сидения в одной позе совсем затекло. С ними были несколько юношей — они несли носилки, на которых стояло богато украшенное кресло. «Почти что трон», — подумала Харамис.
Один из парней взглянул на нее и улыбнулся такой злобной, торжествующей и отвратительной ухмылкой, какой старой волшебнице за всю ее долгую жизнь вообще ни разу не доводилось видеть на человеческом лице. «Ну и ну! — подумала она. — Да я видела куда более доброе выражение на мордах скритеков. Чем, интересно, Майкайла сумела ему насолить? И все-таки, как бы то ни было, ничто не может оправдать такое откровенное злорадство по поводу приближающейся смерти девушки».
Харамис перестала обращать внимание на этого парня — вернее, она не обращала внимания вообще ни на кого, поскольку ей было абсолютно неизвестно, кто такие все эти люди. Такое поведение она сочла самым безопасным. Сейчас было бы очень некстати, если бы они вдруг обнаружили подмену: раскрывать истину пока слишком рано. К счастью, видимо, никто не ожидает, что она заговорит. По-прежнему распевая свои религиозные гимны, служители Мерет понесли Харамис в храм.
Мужчины, державшие носилки с крестом, остановились перед перегороженным занавесом сводчатым проходом, а сопровождавшие процессию девушки повели Харамис по устланному коврами полу в комнату для омовений, где главную героиню сегодняшнего представления умыли, расчесали ей волосы, а затем сделали довольно причудливую прическу из множества косичек и все тело обмазали каким-то особым маслом. Харамис обратила внимание, что девушки тщательно смыли этот маслянистый состав со своих рук, когда процедура окончилась. «В него, наверное, примешано какое-то наркотическое вещество, — подумала она. — Может быть, это что-нибудь предназначенное для того, чтобы сделать меня более сговорчивой и послушной? Или какое-то средство, усиливающее боль: такого рода жертвоприношения непременно требуют, чтобы жертва испытывала сильные муки и панический ужас; именно из этих чувств черпается энергия, поддерживающая подобные культы. Судя по всему, я их немало разочарую!»
Девушки облачили Харамис в новую чистую одежду, украсили ей руки причудливыми золотыми браслетами и повели обратно. Там, у входа, ждали мужчины с креслом-носилками, готовые отнести ее в противоположную часть храма — туда, где находилась комната, предназначенная для жертвоприношений.
Харамис с большим интересом разглядывала это помещение, не обращая ровным счетом никакого внимания на двух жрецов, с ног до головы одетых в черное и в масках, которые вышли ей навстречу. Как и говорил прежде Файолон, вся комната оказалась высеченной в монолитной скале. Весьма грубого изготовления статуя Богини, казалось, вырастала прямо из стены в дальнем конце помещения; возле статуи на уровне ее груди располагался алтарь, также высеченный из монолитной горной породы, весь в разводах старой запекшейся крови. Откуда-то снизу из-под алтаря вытекал ручей, в котором Харамис узнала исток реки Ноку. Он тек через всю комнату и возле самой двери перекрывался несколькими досками черного дерева, однако около алтаря никакого помоста над ручьем не было. Харамис сразу заметила, что там расположен участок открытого пространства, достаточно большой, чтоб запросто выбросить в воду мертвое тело. Течение было очень быстрым, а высокогорная вода — наверняка неимоверно холодной.
Жрецы что-то говорили, обращаясь к ней, но Харамис не узнавала языка, которым они пользуются, и не удосужилась ничего ответить. Жрецы обменялись быстрыми многозначительными взглядами, затем протянули руки к Харамис, помогая ей слезть с кресла, причем взялись за золотые браслеты, стараясь не прикасаться к голым рукам будущей жертвы. «Интересно, они просто стараются не дотрагиваться до этого масла или же обряд запрещает этим людям прикасаться к жертвенной Дочери Богини? — подумала Харамис. — Хотя возможно и то и другое одновременно».
И тут она коснулась босыми ногами пола и судорожно вздохнула. Ноги у нее подкосились, и она опустилась на колени. Один из жрецов подхватил ее за талию и поддержал, но Харамис почти не почувствовала его прикосновения. «Во имя Цветка! — поняла она вдруг. — Ведь Файолон был абсолютно прав». Чувство земли — чувство страны Лаборнок — всей силой нахлынуло на Харамис. «Давным-давно надо было мне приехать сюда, — подумала она. — Неужели все эти долгие столетия земля тщетно ждала меня?»
— Принцесса, — проговорил один из жрецов взволнованным шепотом, голос его заглушала надетая на лицо маска, — возьмите себя в руки. Вы же не хотите стать бесчестьем и позором, не оправдав того великого жребия, к которому призваны!
Харамис некоторое время разглядывала этого человека, пока наконец смысл слов жреца не дошел до нее. Она глубоко вздохнула, собралась с силами и выпрямила ноги.
— Все в порядке, — спокойно ответила она. — Можете меня больше не поддерживать.
Жрец отпустил талию Харамис, однако другие продолжали крепко держать ее за браслеты все то время, пока вели к алтарю, и повернули затем лицом к собравшимся людям. Тут, похоже, столпилось все без исключения население храма. Лишь несколько человек из всего собрания выражали взглядами хоть малое сожаление по поводу судьбы принцессы. Выражение большинства лиц соответствовало тон мимике, что появляется на морде скритека во время охоты. «Кажется, я не очень-то буду оплакивать жизни этих людей», — сказала себе Харамис.
— Глядите, вот Избранница! — продекламировал жрец.
— Ура! — ответила толпа.
— Возлюбленная Младшая Дочь Богини, — нараспев произнес второй жрец.
— Ура!
— Отдающая сердце свое Матери своей.
— Ура!
— Отдающая жизнь свою Матери своей.
— Ура!
— Умирающая ради того, чтобы Мать ее была жива.
— Ура!
Харамис возвели на алтарь и уложили на плоскую горизонтальную поверхность так, что она смотрела теперь прямо в лицо Богине. Резьба по камню оказалась действительно в высшей степени грубой. Собственно, перед нею было не лицо, а лишь намек на него — примитивные схематические насечки. Основным назначением этом статуи, кажется, было просто-напросто поддерживать потолок в комнате. Харамис чувствовала, что почти вся тяжесть горы, возвышающейся над этим помещением, опирается именно на этот участок стены.
Собравшаяся толпа стояла теперь позади алтаря, так что она никого не видела. Один из жрецов отошел в сторону, а второй продолжал удерживать Харамис за браслеты на руках; но вот первый жрец вернулся, подошел к алтарю с правой стороны и поднял обсидиановый кинжал — именно такой, как описывал Файолон.
Жрецов явно что-то сильно беспокоило. Тот, что стоял слева от Харамис, по-прежнему крепко держал ее за браслет, как видно ожидая, что жертва попытается сопротивляться. Жрец снова застыл с каменным кинжалом в руке. В его позе угадывалась растерянность.
— Что с тобой? — прошипел первый жрец. — Неужели ты не понимаешь, что сейчас умрешь?
— Разумеется, понимаю. — Харамис сделала круглые глаза.
— И тебе не страшно? — спросил второй жрец.
— А с какой стати мне должно быть страшно?
«Действительно, я давно уже совсем старуха, и мне самое время умереть, а теперь к тому же я умираю ради блага всей земли. Именно так и подобает умереть Великой Волшебнице — так с какой стати я буду пугаться? Хотя они-то, разумеется, — в глубине души потешаясь над своими палачами, подумала Харамис, — не подозревают, насколько я старше, чем им кажется; они-то, бедняги, ожидали, что на этом кровавом алтаре окажется охваченное ужасом дитя. — Харамис представила на своем месте Майкайлу и с трудом подавила дрожь. — Какое счастье, что она им не досталась!»
