всякой задней мысли – скорее, по-братски, словно он ее знал давным-давно и ждал того же от нее.
Да, ей казалось, что она тоже его знает. Это был худощавый жилистый человек, с большим горбатым носом и черными глазами, блестевшими из-под копны непослушных жестких черных волос. Она даже не могла сказать, сколько ему лет – не то двадцать, не то сорок. В тусклом свете пасмурного дня его глаза сияли весельем.
– Итак, Жеребеночек, мы снова дома и снова в безопасности, а ты так и не нашла доброго слова своему напарнику, – весело подзадорил он ее, когда ворота за ними закрылись. – Я уж начинаю думать, что ты меня не признала. Я просто раздавлен! Я-то думал, у тебя память получше!
«Жеребеночек?» Так ее называли в детстве, когда отец возил ее к цыганам и Владыкам Коней. И знали ее под этим именем не больше десятка людей. Кто это? Она с сомнением покачала головой.
Он вздохнул:
– А я-то все время сокрушался, что сурово обходился с тобой, думая, что обидел тебя, а ты даже и не помнишь!
Сурово обходился... И тут она вспомнила! Только один человек мог ей так сказать!
– Илия? – недоверчиво спросила она. – Что ты здесь делаешь? Я-то думала, что ты в Белрусе! Туда ведь отправился твой клан...
– Да, но цыгане не могут подолгу засиживаться на одном месте, – ухмыльнулся в ответ Илия, сверкнув белыми зубами. – Значит, все же вспомнила!
– А как я могла забыть! Ты же так гонял меня! – ответила она, погружаясь в приятные и неприятные воспоминания. Она не забыла, хотя Илия сильно переменился. Чего удивляться – ему тогда было лет восемь-девять, а ей всего семь.
Это ее отец захотел, чтобы она научилась обычаям и пляскам цыган, и Илия был назначен ее учителем и партнером. Ему вовсе не улыбалось возиться с дочкой какого-то гайо, и он весьма часто и жестоко отыгрывался на ней. Она была чужой, стало быть, совершенно никчемной, так почему он должен тратить время и учить ее петь и плясать по-цыгански? Зачем? Она все забудет, как только вернется домой. Или будет смеяться над ними, калечить их танцы, чтобы повеселить своих богатых дружков-гайо. Он даже исподтишка ущипнул ее и наступил ей на ногу, чтобы она поняла.
Но если Илия ожидал, что она разревется от обиды, то он жестоко просчитался. Вместо этого она завизжала и набросилась на него с кулаками, стала его пинать и кусать.
Их родители со смехом растащили их, и Илия стал учить Шелиру так, как ему было приказано, но на сей раз вместе с синяком под глазом и царапинами он обрел и уважение к чужой девчонке.
– Так ты женился на своей детской пассии? – спросила она, поддразнивая его. – Ты ведь именно с ней хотел танцевать, насколько я помню, потому ты так и злился, когда тебе пришлось заниматься со мной.
– Конечно! – горделиво ответил он. – Она не смогла устоять передо мной. Но... – лицо его помрачнело. – Я не должен забывать, в каком мы положении находимся, и болтать нам надо поменьше. Времена настают черные, даже страшные, особенно для тебя. И моя дорогая Майя послала меня к тебе, потому что хочет с тобой поговорить, и совсем не о танцах.
– Но, – начала было она, но он приказал ей замолчать и оглянулся через плечо. – Только не здесь. Тут повсюду уши, даже там, где мы чувствуем себя в безопасности. Это касается друкор. Идешь со мной? Тебе нужно кое с кем встретиться.
Мурашки поползли у нее по спине, когда она поняла, о чем он пытается ей сказать. Друкор – так цыгане называли магию. Она попыталась вспомнить что-нибудь о Майе, но на память приходили только огромные трепетные глаза и буйная грива волос. Неужели Майя стала цыганским магом? Но как такое может быть? Ни одна женщина не может в юности стать магом, а Майя совсем молода!
– Ее бабушка много о чем хочет тебе порассказать, – продолжал Илия. – Это она велела нам разыскать тебя. Большего я здесь сказать не могу.
– Я пойду с тобой, – быстро решилась она. Тома нигде не было видно, но это не имело значения. Он ей не пастух.
Илия снова сверкнул белозубой улыбкой.
– Хорошо. Мы живем в нашей кибитке, за конюшнями. Это недалеко.
Это действительно было гораздо ближе других строений, и через несколько минут они пересекли двор, завернули за конюшни и добрались до места. Там было около дюжины кибиток, и в каждой жила семья. Жена Илии Майя, которую все еще можно было узнать по ее огромным глазам и буйным волосам, сидела на козлах третьей кибитки и вышивала, жмурясь на солнце. Она увидела, как они выходят из-за угла, и с радостным криком бросилась к Илии.
Майя превратилась в изящную женщину, прирожденную плясунью, и слова Илии, что Раймонда, дескать, пляшет почти так же хорошо, как его жена, были всего лишь неприкрытой лестью. Якобы цыганский танец Раймонды не мог сравниться по плавному изяществу с танцем той, которая всегда двигалась, словно в танце. И все же это было приятно слышать.
Майя безо всякого смущения обняла мужа, затем с улыбкой повернулась к гостье.
– Я знаю, кто ты такая, и моя бабушка очень хочет с тобой поговорить. Она в нашей кибитке. Примешь ли наше гостеприимство?
– С радостью, – ответила Шелира. – В делах.., необычного.., я сущий младенец. А мы сейчас противостоим тому, кто отнюдь не дитя и, главное, не друг тем, кто любит свободу. И я с радостью выслушаю все, что она пожелает мне рассказать.
Кивнув, Майя взяла ее за руку, и они поднялись по лесенке в кибитку. Там сидела совершенно дряхлая женщина, закутанная в шали так, что невозможно было ничего сказать о ее фигуре. Но когда старуха подняла взгляд, на Шелиру глянули прекрасные темные глаза Майи, и принцесса, сама не зная почему, вдруг успокоилась. Она села на скамеечку перед маленьким столиком, прикрепленным к стенке кибитки, напротив старухи. Серый свет дня пробивался в окошко рядом с ней и мягко подсвечивал лицо старой женщины.
Но, конечно, разговор не мог начаться, пока в знак принятия покровительства хозяйки принцесса не выпила чашечку горячего сладкого чаю с печеньем, настолько липким от меда, что у Шелиры даже зубы заболели. Когда с формальностями было покончено, Майя представила Шелире свою бабушку.
– Это матушка Байян, и она известна в нашем клане как сильная друкорин, – с гордостью сказала Майя, а старуха укоризненно улыбнулась.
– Я то, что я есть, и делает меня такой тот Дар, что Двое послали мне, – сказала матушка Байян тихим, но на удивление приятным высоким голосом. – А ты, Жеребеночек – нет, твоего имени называть не будем, поскольку я не слишком доверяю своим оберегам и затворам. Ты в большой опасности. Силы Тьмы угрожают тебе.
Шелира кивнула, немного подумала и решилась поставить на карту все.
– Меня предостерегли. И сказали, чтобы я искала человека, который может сделать мой путь безопасным. Могу ли я спросить об этом тебя? Это великая милость с твоей стороны, и я не спрашивала бы, если бы знала, кто еще может мне помочь.
– Можешь не только спрашивать, но я скажу тебе, что мне велели помочь тебе, Жеребеночек, – неожиданно твердо сказала старуха. – Двое доныне не требовали от меня многого. Возможно, Они ждали, пока не настанет время. – Она помолчала и посмотрела на руки. Шелира мельком увидела яркий блеск, словно в ее ладонях было спрятано зеркальце – Сейчас ты не в такой опасности, как была прошлой ночью.., а! Теперь вижу. – Она снова подняла взгляд. Ее широко открытые глаза были все еще полны тревоги. – У тебя появился неожиданный друг. Как он помог тебе, так и тебя могут призвать к нему на помощь, дабы спасти от Тьмы вас обоих. – Ее морщинистое лицо осветила легкая улыбка – Я бы сказала тебе, кто это, да ты не поверишь. Потому я просто скажу тебе – ищи друзей среди смертельных врагов, и ты найдешь его в час его беды. Если этому суждено свершиться, то так и будет.
– Если? – Шелира была озадачена. – Почему – если?
– Потому, что будущее может измениться. Наши дела могут изменить то, что я видела, – охотно ответила старуха. – Я вижу лишь наиболее вероятное будущее, но даже и его можно изменить. Твоего друга из стана врагов я видела прошлой ночью, и тогда опасность, грозившая тебе, была куда больше, чем сейчас, и твое ближайшее будущее было полно страшной опасности и требовало огромного мужества и защиты. Но, – она подняла палец, – я могу и прошлое видеть. А это уже не изменишь. И в этом прошлом – нет, в твоем прошлом – был этот пес императора, Аполон.
