уверенностью сказать, приснился ей этот разговор или нет.
Как только она села на кровати, сенсорные датчики сразу включили в комнате свет, и этот свет показался Сабе тусклым. Её вдруг потянуло к яркому сиянию солнца.
Музыковед повернула голову и уже была готова потянуться за таблетками, как вдруг увидела Жота, стоявшего в затенённом углу.
— Ты испытываешь одно чувство или много? — прозвучал голос наставника, сопровождаемый радугами, имеющими зеленоватый привкус. Женщина понимала, что эта мысль напрочь лишена смысла, но лучшего описания на ум не приходило.
— Много, — медленно выговорила она.
Губы у неё пересохли и потрескались. Она дотянулась до стакана, взяла его и отпила воды. Посмотрела на Жота. Он остался на прежнем месте.
— Различные виды ощущений, верно? — настойчиво вопросил он. Мариам слышала шелестение края его балахона, задевавшего за пол, тихое шарканье шлёпанцев. Наставник расхаживал туда-сюда перед дверью.
Затуманенное сознание профессора унесло её в область музыкальных ладов, и она на миг задумалась, каким является вкус воды — дорийским[11] или миксолидийским[12].
Когда Саба снова подняла голову, перед глазами у неё все поплыло, а на месте наставника она увидела Екатерину.
Лингвист не устала ждать от неё ответа. А может быть, это случилось через час. Мариам не поняла.
— Но ты можешь представить себе цвет разных вкусов, цвет форм, различные лады? — говорила женщина. — Ты способна логически связать их?
Екатерина говорила по-русски — или все же по-йилайлски?
Лингвист виделась профессору в образе тёплой жидкой колонны расплавленной лакрицы с голубыми пузырьками, которые обволакивали её голову, и каждый пузырёк содержал квант смысла.
Эфиопка попыталась привязать верный цвет к каждому из ладов и вдруг неожиданно, на краткий и яркий момент, осознала, что она находится ниже слов, ниже мира символов, в совершенном единстве ощущений. Но потом её сознание снова вернулось к реальности, туман перед глазами рассеялся, головная боль усилилась, а Екатерина исчезла.
«Синестезия», — догадалась Саба.
Она не в состоянии была больше думать, поэтому легла и уснула.
Но в её сон прорывалась тревога: она обязана была что-то понять, выучить, узнать. Скорее! Скорее! Сейчас!
Она судорожно вдохнула, проснулась и дрожащими пальцами сжала стакан с водой.
Пока женщина пила, она поняла, что её разбудило: это были звуки за дверью. Не шаги, а голоса — кто-то пел по-йилайлски.
Мариам, болезненно морщась, поднялась с кровати. У неё ныли суставы, перед глазами все плыло, и женщина немного постояла, пережидая головокружение. Сделав несколько попыток, она поняла, что сможет идти — правда, медленно, не делая резких движений головой. Много сил ей стоило надеть балахон, но он был тёплый, и это радовало.
Музыковед отворила дверь. Два существа с лицами, похожими на мордочки ласок, посмотрели ей прямо в глаза и медленно прошли мимо. Они и не подумали прервать своего фантастического песнопения, сопровождаемого посвистыванием. Их балахоны раскачивались в такт шагам.
Саба осторожно повернула голову. Нет, невероятно, чтобы они шли в ту сторону! Ведь рядом с её комнатой ничего не было, кроме тупиковой стены.
Незнакомое сияние заливало коридор. Тупиковая стена исчезла! На её месте красовалась арка, подсвеченная снизу. А потом — лестница?
Профессор подождала, но никто не появлялся, и тут она расслышала странный звук, очень напоминавший сердцебиение, но к этому звуку примешивались диковинные музыкальные обертона и аккорды. Казалось, звук проникает сквозь пол, струится из-под ног вверх, но вскоре женщина поняла, что часть звуков — а именно музыка — доносится из-за арки.
— Это правда? — прошептала она и сжала в руке рацию — последнее звено, связывавшее её с реальностью. Саба включила рацию и опасливо произнесла:
— Это правда?
Она продержала рацию несколько секунд, дольше не смогла, прицепила к ремню и забыла о ней, потому что нужно было сосредоточиться на таком немаловажном деле, как попытки удержать равновесие.
Придерживаясь одной рукой за стену, Мариам подошла к арке и замерла в нерешительности. Перед ней действительно предстала лестница, и лестница эта казалась бесконечной. Женщина поморгала воспалёнными глазами. Перспектива выглядела непривычно, взгляд не желал фокусироваться на стенах.
Отчётливо профессор видела только первые несколько ступеней. Музыка зазвучала громче, эхо донесло какофоничные аккорды — но потом снова полилась стройная мелодия с чудесной гармонией, в которой у каждого инструмента была своя роль. Все вместе создавало ощущение чарующей красоты.
Столь сложной музыки Сабе ещё ни разу в жизни не приходилось слышать. Музыка звучала и манила её за собой. Вниз.
«Может быть, все дело в лихорадке? — гадала музыковед. — Вправду ли я здесь?»
Только дрожь в ногах, пульсирующая боль в висках и часто бьющееся сердце — вот все, что привязывало её к реальности, но и это тоже запросто могло ей сниться.
Вновь женщину охватила тревога, тревога эта заставила её поторопиться и, пошатнувшись, шагнуть вперёд.
Ощущение времени рассыпалось на фрагменты; женщина смутно догадывалась о том, что закат миновал, что время нурайлов прошло. Она припомнила мелькнувшие перед ней два йилайлских лица.
Перед глазами у неё все плыло, и она поняла, что это галлюцинации. На этот раз она увидела призраков: участники пропавшей русской экспедиции выстроились друг за другом на ступенях. А потом она увидела Гордона. Он протянул ей руку, но рука прошла сквозь её пальцы. Саба остановилась и, пошатываясь, обернулась. Археолог умоляюще смотрел ей вслед, его синие глаза были полны любви, а выгоревшие светлые волосы развевались словно бы на бегу.
«Он тоже болен», — подумала Мариам, отвернулась и продолжила спуск.
Наконец она добралась до подножия лестницы и оказалась в огромной пещере, озарённой светом факелов, биолюминесцентных шаров, электрических ламп и ещё каких-то диковинных источников света.
Здесь собрались все народы, живущие на планете. Создания выстроились на громадном пространстве сложным узором, геометрия которого явно имела какое-то значение, но какое именно — профессор пока не понимала.
С потолка пещеры свисали сталактиты, от пола поднимались сталагмиты, кое-где свисало хрупкое каменное кружево, а местами стояли цилиндры, образованные прочной породой, и ещё какие-то фигуры, одни из которых имели естественное происхождение, а другие — искусственное, а каким образом появились некоторые, Саба даже не могла предположить.
Существа, собравшиеся в пещере, танцевали посреди этих фигур и ударяли по ним различными инструментами — маленькими и побольше, в зависимости от собственных размеров. Крупные существа работали большими инструментами, наподобие молотков, а более мелкие — небольшими палочками или гибкими прутиками. Одни ударяли по камням, другие проводили по ним инструментами, третьи легонько ударяли инструменты друг о друга. Некоторые размещались высоко — на подмостках, расставленных вдоль стен, а джекки, к примеру, вообще раскачивались на хрупкого вида трапециях, и амплитуда их колебаний определялась ритмом музыки. А ритм был непростой, он представлял собой структуры из нескольких тактов, повторяющиеся через длительные промежутки времени.
Отчасти этот ритм и толкал женщину вперёд, пульсируя у неё в висках и в крови. Она увидела Жота и неровными шагами направилась к нему. Наставник обернулся. Его зеленоватая физиономия излучала
