нас крылышки, если мы в скором времени не уйдём отсюда?
Михаил рассмеялся.
— Нет, — сказал Ушанов. — Но наши кости — они теряют массу.
Эти слова подействовали на весёлость Никулина, как вода на пламя.
— Почти у всех нас не осталось в организме жира, — заметила Эвелин и повернула голову к Вере. — Вы с Ириной анализировали нашу пищу. Этот сырный пирог, который мы все так полюбили, — это ведь чистый белок?
— Да, — ответила Павлова.
— Топливо для молекулярных изменений, — проговорил Гордон. — Наш обмен веществ работает на износ. Вероятно, отчасти этим и объясняется наша слабость.
Он слегка нахмурился и посмотрел на Виктора.
— Какие ещё данные понадобились Ирине для проверки?
— Мои карты, — ответил Виктор. — Они нужны для последнего отчёта.
Археолог опустил голову. Некоторое время он изучал собственные руки, потом поднял взгляд и сказал:
— Миссия прекращена. Зинаида не позволит никому вернуться в то время, когда здесь работала русская экспедиция.
На Михаила он смотреть не стал.
На светловолосого русского посмотрел Росс. Тот насмешливо улыбнулся.
«Готов об заклад побиться: он уже пытался смотаться в прошлое в одиночку», — подумал Мердок, но постарался сдержаться и не злиться на русского за это.
Ведь наверняка он не знал, было это или нет, а если и было, то Никулин, судя по всему, был лишён доступа к оборудованию, предназначенному для скачков во времени — а конкретно, для скачков в прошлое.
— Давайте заканчивать, — решительно сказал Эш. — Нам всем пора на свои рабочие места. Для нас это последняя возможность собрать дополнительные данные. Я буду разрабатывать план освобождения Сабы, а потом мы все уберёмся отсюда.
— Мне такая постановка вопроса нравится, — заметил Росс.
— Я готова, — добавила Вера, сделав большие глаза.
Михаил промолчал.
Гордон поднялся и отстегнул от ремня рацию.
— Саба не отвечает, — проговорил он через пару секунд, а когда он шагнул к двери, Росс услышал, как он говорит в микрофон: — Ирина? Слушай меня внимательно: вот последние…
— Что-то ещё? — спросил Мердок, когда больше никто не тронулся с места. Он посмотрел на Веру. Та кусала губы. Но вопрос Росса на самом деле больше относился к Михаилу.
— Всего хорошего, — буркнул Михаил и вышел. Виктор последовал за ним, на пороге обернулся и смущённо улыбнулся. Павлова ушла молча.
Саба приняла лекарства, а потом спустилась в столовую, чтобы поесть. Позавтракав, она сразу отправилась в аудиторию, где с ней занимался Жот. Там она обнаружила риллу и виригу. По всей видимости, они ждали её.
Женщина произнесла по-йилайлски:
— Я должна поговорить о том, что пережила прошлой ночью, потому что у меня много вопросов.
Рилла ответила:
— Мы здесь, по твоему желанию.
Саба посмотрела на виригу, но рилла опередила её.
— Вопрос о том, известны ли виригу наши мотивы и желания, лучше адресовать мне, потому что точно так же, как у вашего народа не принято ходить без одежды, дабы не показывать всем свою наружность, так и виригу не говорят о том, чего не скажешь вслух.
Профессор задумалась.
«Значит, телепатия — табу».
Ей стало немного смешно, но она заставила себя относиться к происходящему серьёзнее. Она понадеялась на то, что виригу не уловил этой мысли, а для себя отметила, что табу одной культуры почти всегда кажутся смешными представителям другой, в которой таких запретов не существует.
Эфиопка сказала:
— Мне хотелось бы понять, что я видела/ощущала/переживала прошлой ночью.
Она помедлила и задумалась о вспышке чувственных образов при употреблении многозначного глагола. Слово имело
— Ты участвовала в Великом танце, — сказала рилла. — Ты обрела ти(фью)ки, и ты стала частицей танца. Ты должна быть частицей танца, — добавила она.
Саба осторожно поинтересовалась:
— Поэтому перед входом в Дом знаний стоит моё резное изваяние?
В слове «резное» она ощутила неприятный привкус разрушения и искажения, и это показалось ей странным.
— Резное изваяние? — переспросила рилла и сделала отрицательный жест. — Оно всегда там. Оно растёт там.
— Растёт, — повторила профессор. — То есть это живое дерево? Или было живым? — предположила она, вспомнив о том, что не видела на столбе ни ветвей, ни листьев. Столб как столб, а на самой верхушке — резной лик. Нечто вроде тотемных столбов, характерных для многих земных культур. Правда, те столбы отличались примитивностью и грубостью работы, а этот был необыкновенно гладким, отполированным, и черты её лица были переданы с почти фотографической точностью.
Рилла посмотрела на виригу, та что-то негромко пробормотала и повернулась к женщине.
— Так не делают. Нельзя трогать деревья, убивать их и придавать им подобие кого-то или чего-то ещё.
— Но в прошлом так делали, верно? — спросила Саба.
Рилла снова ответила жестом отрицания.
— Оно там всегда. Чтобы его все видели. Чтобы ты пришла и сразу нашла своё место.
— Хотите сказать, что оно там выросло, чтобы мы его нашли?
Виригу и Рилла согласно кивнули.
Саба поёжилась. И снова ощутила что-то вроде удара у себя в голове — удара изнутри. Дело было не в том, что кто-то пытался «достучаться» до её разума, вскрыть его, как компьютер вскрывает диск с записанными данными. Нет. Казалось, что-то громадное, величиной с целую планету, таится внутри крошечного пузырька и пытается…
Образ не создавался; у музыковеда закружилась голова. Она попыталась подобрать вневременной глагол, но и это у неё не получилось, все глаголы казались неподходящими.
Она заставила себя дышать по правилам одной из техник йоги и сказала:
— Кто они — эти… существа/вне/времени… — И снова из-за вспышки синестезического импульса у неё закружилась голова. — На этой планете есть ещё кто-то, помимо тех народов, которых мы видим, да?
— Да, — отвечала рилла. — И от всех нас требуется слушать/видеть/ощущать вкус/запах/осязать. Это важно.
На этот раз волна синестезии накатила на эфиопку по вине глагола, употреблённого риллой.
— А почему это важно? — спросила Мариам. — Я тоже это ощущаю. Но мне нужно знать, почему это так важно.
— Жот говорит нам, — ответила виригу, — что ты — та, которая слышит/видит/ощущает вкус/запах/осязает лучше всех. Мы все — частицы, но ты передаёшь наши ощущения вневременному разуму.
— Я.
Тут Саба поняла, что пережитое не было сном, порождённым лихорадкой и физической слабостью. Все было реально, и музыкальная метафора послужила ключом ко всему. По какой-то причине её собственные
