исключением.
Комната была обставлена роскошно и старомодно; тяжелая ореховая мебель вполне могла уже стоять на этих самых местах полтора века назад, когда Карл Стюарт скрывался здесь от своих преследователей-«круглоголовых».[1] Дубовые стенные панели так часто и любовно натирали пчелиным воском и скипидаром, что они отливали золотом даже в бледных лучах весеннего солнца; выше панелей стены были покрыты лепными украшениями, и их нежный кружевной узор отчетливо выделялся на фоне побелки. В комнате было жарко, словно в печи: ее обогревал камин и высокие бронзовые жаровни, установленные здесь по требованию врача.
Теперь же этот самый врач с явным неодобрением взирал на окружающую роскошь, хотя осуждение его вызывала отнюдь не сама комната, изящно обставленная в стиле короля Якова. Он повернулся к ожидающему слуге и неохотно произнес то, что должен был произнести:
— Вам следовало позвать меня раньше. Ее светлость находится в очень скверном состоянии. Фактически… — Врач заколебался, соображая, как бы потактичнее сообщить печальную новость.
— Говорите громче, доктор Фальконер. Вас почти не слышно.
Насмешливый молодой голос был хриплым от постоянного кашля и задыхающимся — его хозяйку изнурила болезнь, — но в нем по-прежнему звучала сила, которую нельзя было не заметить.
Доктор Фальконер оторвался от разговора с безукоризненно корректным камердинером леди Роксбари и вернулся к роскошной кровати с балдахином. Отдернув своей ухоженной рукой полог, доктор взглянул на женщину, лежащую на кровати. Пациентка ответила ему недрогнувшим взглядом блестящих глаз.
Сара, маркиза Роксбари, никогда не слыла красавицей. У нее были серые глаза (главное ее украшение); волосы, вместо того чтобы красиво виться, падали прямыми прядями (кроме того, они были светло-русыми, а не золотыми и не цвета воронова крыла — словом, не такими, какие любят воспевать поэты). Кроме того, маркиза была высокой и худощавой — но всегда держалась с надменностью и изяществом истинной Канингхэм. Однако теперь почти звериная жизненная сила, придававшая непритязательной простоте маркизы ауру очарования, исчезла: Сара Роксбари выглядела именно той, кем она являлась. Самой обычной женщиной, и к тому же на грани смерти.
— Все так плохо? — прошептала она. — Лучше скажите мне всё. Нойли — настоящее сокровище, но она только и умеет, что реветь.
Мать нынешней маркизы, вторая маркиза Роксбари и незаконная дочь Якова Второго, деда нынешнего короля, скончалась, когда Саре было два года. Она умерла, рожая ребенка, который стал бы младшим братом Сары и наследником маркизата — если бы остался в живых. Но теперь мать и сын спали вечным сном в маленьком фамильном склепе в Мункойне, и с момента их смерти Сара Мария Элоиза Аркадия Доусбелла Канингхэм сделалась маркизой Роксбари и законной владелицей поместья. И после ее представления ко двору — произошло это вскоре после того, как Саре исполнилось шестнадцать, — молодая маркиза Роксбари открывала сезон приемом в Мункойне. Она устраивала роскошные костюмированные празднества. И в нынешнем году, 1805-м от рождения Господа нашего, во время представления, изображавшего битву на Ниле, — оно происходило на декоративном пруду Мункойна — корабль ее светлости случайно пустили ко дну, хотя он должен был изображать из себя флагманское судно Нельсона, «Викторию». Виконт Сен-Лазар спас тонущий корабль, и его экипаж удалился в дом, приводить в порядок промокшие наряды. Но леди Роксбари осталась и довела сражение до победы англичан — а произошло все это десять дней назад. Всю следующую неделю маркиза, занятая приемом гостей, не обращала внимания на усиливающийся кашель. И лишь сегодня она узнала истинную цену своего потешного морского сражения.
За окнами бледно-желтые апрельские нарциссы пробивались к свету сквозь жирную глину холмов. Прежде чем заговорить, доктор Фальконер несколько мгновений изучающе глядел на леди Роксбари.
— Это скоротечная чахотка, ваша светлость. Вы не доживете до конца месяца.
Лицо леди Роксбари напряглось, из глаз ее исчезли озорные, поддразнивающие искорки. Впрочем, она подозревала, что дело обстоит именно так. С того момента как на ее кружевных платочках начала появляться кровь, лишь тупица не поняла бы, что происходит. Нойли сдавленно всхлипнула.
— А ну, прекрати завывать! — хрипло прикрикнула леди Роксбари. — Что ты скулишь, будто тебя уволили без рекомендательного письма! Это всего лишь простуда, — обратилась она к доктору Фальконеру, с отвращением услышав в собственном голосе нотки мольбы.
— Она поразила легкие.
Голос доктора был мягок, но ее светлость услышала в нем свой смертный приговор. В конце концов, доктор Фальконер был не каким-нибудь коновалом, а личным врачом короля Генриха. Доктор Фальконер был превосходным мастером своего дела, и не много существовало людей, ради которых он покинул бы Лондон, — но маркиза Роксбари входила в их число.
— Я… понимаю, — произнесла маркиза. Каждый вздох давался ей лишь ценой больших усилий. Но еще больше усилий требовалось, чтобы побороть постоянное першение в горле и груди, приводящее к мучительным приступам кровохарканья.
— Спасибо, что наведались ко мне, — промолвила леди Роксбари. Она протянула тонкую руку, унизанную драгоценностями, и доктор Фальконер склонился над ней в изысканном придворном поклоне.
— Пожалуйста, будьте моим гостем сколько вам заблагорассудится. И передайте прочим моим гостям, что я вскоре присоединюсь к ним, — сказала маркиза.
Поколебавшись долю секунды, доктор Фальконер откликнулся:
— Конечно-конечно, ваша светлость. Я выполню все ваши пожелания.
Он задержался еще на миг, склонившись к руке больной, словно хотел еще что-то добавить, затем развернулся и вышел из комнаты. Леди Роксбари повернулась к своей горничной.
— Нойли, — только и сумела вымолвить она. Болезнь, терзавшая ее грудь, подступила к горлу, не давая дышать. Сара потянулась вслепую, и ее ледяные пальцы с поразительной силой вцепились в теплую руку горничной.
— Никому! Никому ни слова! — выдохнула больная. Затем злобное существо, поселившееся у нее в груди, ожило, и хрупкое тело маркизы забилось в конвульсиях. Когда же они прекратились, совершенно обессилевшая Сара, дрожа, сжалась под покрывалом, испачканным ее собственной кровью.
«Это нечестно!» — мысленно произнесла она несколько часов спустя. Щелчки и потрескивание горящего угля да размеренное тиканье напольных часов в туалетной комнате — таковы были самые громкие звуки из числа тех, что наполняли нынешний мир леди Роксбари. Маркиза нимало не сомневалась, что в стенах Мункойна все идет именно так, как она задумывала, но она, сама того не желая, осознавала, что близится время, когда она уже не сможет претворять в жизнь свои желания — точнее, когда у нее больше не останется желаний.
А затем Мункойн и все ее владения, весь маркизат, которые должны были перейти по наследству ее потомкам, снова вернутся к короне, и по источенному временем каменному полу Мункойна будут ходить чужие люди.
Это нечестно! Полог над ее кроватью был опущен, но маркиза приказала раздернуть его со стороны ног, так, чтобы она могла видеть портрет, висящий над камином. Из позолоченной рамы на свою внучку и наследницу с озорством смотрела Пантея, первая маркиза Роксбари, разодетая в атлас и кружева. Унизанные драгоценными перстнями пальцы Пантеи сжимали ключ, кинжал и розу — прозрачный намек на герб семейства Роксбари и их девиз: «Я открываю любую дверь». О, если бы для победы над предательской слабостью тела и сознанием невыполненного долга ей требовалось всего лишь открыть дверь — любую!..
— Госпожа, к вам гость.
Голос Нойли дрожал, и неудивительно — ведь она нарушила строгий приказ своей хозяйки, велевшей не впускать никого. Леди Роксбари с трудом села, опираясь на подушки. От гнева чахоточный румянец на щеках маркизы сделался еще ярче.
— Кто… — начала было она, но неудержимый приступ кашля помешал ей договорить. Прижимая
