явно аристократическим.
Сара схватила перочинный ножичек и перерезала веревку. Выведенные на грубой бумаге плохими чернилами строчки шли ровно и читались без труда, словно автор не мог позволить себе, чтобы письмо оказалось неразборчивым. Судя по дате, его отослали два месяца назад и…
«Из Балтимора! Кто-то пишет мне из дому!»
«Дражайшая Сара», — так начиналось письмо.
«Как бы я хотела вернуться домой».
Стыдливо осознав, что ни любовь, ни долг не могут окончательно подавить такой неуместной сейчас тяги к дому, леди Мириэль задумчиво улыбнулась, прежде чем вернуться к письму. Если бы это оказалось ее единственной проблемой! Маленькая комнатка в мансарде была самым убогим помещением в доме, который и сам-то был отнюдь не лучшим из тех, которые можно было отыскать, но зато хозяйка не задавала вопросов молодому учителю и его жене, и Луи решил, что здесь они будут в большей безопасности, чем в более богатых апартаментах.
Почти два года Мириэль с мужем с величайшей осторожностью добирались сюда — из Франции в Англию, из Англии в Ирландию, из Ирландии в Португалию, чтобы сбить преследователей со следа. Затем в Хай-Бразил в Новом Свете и сюда, к северу от Балтимора. Деньги беглецов таяли все стремительнее.
В Балтиморе в апреле стояла почти тропическая жара,[29] и тонкое шерстяное платье Мириэль прилипало к коже, волосы выбились из гладкой прически, и непослушные пряди падали на лоб и шею. От высокой влажности бумага становилась рыхлой и сырой, и писать на ней было трудно. Несмотря на ненастный день, Мириэль открыла оба окна своей маленькой комнатки, и жаркий ветер принес ей запах моря, заставив вспомнить о доме. Но даже море здесь было не таким, как дома, в Корнуолле. В морской запах привносились ароматы дыма и речной тины.
Мириэль грустно осмотрелась. Она выросла в обстановке, приличествующей особе королевских кровей, большую часть жизни провела словно заложница, потому стала слишком изнеженной. Прежде чем тайно сбежать с Луи, она даже и не подозревала о существовании таких убогих комнатушек и никогда бы не поверила в то, что ей доведется в такой жить. Потолок мансардной комнатушки был резко покатым — и у окна даже Мириэль, отнюдь не великанша, не могла стоять в полный рост. Вместо этого ей приходилось, скорчившись, устраиваться за обшарпанным столиком. Свет проникал в комнату через два щелеобразных окошечка, затянутых промасленной бумагой. Хотя изгнание и приучило ее к осторожности, Мириэль порой пыталась вернуть свою беззаботность, поскольку постоянная осмотрительность была невыносима для нее, как и нищенское существование. Дома она не позволила бы жить так даже слугам.
«А ведь я и сама могу стать служанкой, а то и кем похуже. Кто знает, получит ли это письмо Сара? Она моя единственная надежда, но когда все сказано и сделано, надежды остается мало».
Воздух в комнате был влажным и спертым, а открытые окна, казалось, пропускали лишь зной, а не свежий воздух. Наверное, стоило сесть за письмо ночью, приносящей хоть какой-то намек на прохладу, но Мириэль не хотела тратить последние гроши на свечи, а плата за отправку этого письма в Англию и так съест половину оставшихся денег — все, что ей еще принадлежало в этом мире. Скоро придется самой зарабатывать на жизнь — ей, дочери титулованного графа, воспитанной лишь для того, чтобы стать украшением какого-нибудь высокородного мужа!
«Но я больше чем просто украшение — Луи научил меня этому. И Сара меня не бросит. Она поклялась мне в вечной дружбе, и она, и ее герцог, и я так боюсь, что те мерзавцы, которые захватили моего Луи, что-нибудь с ним сделают… Нет. Нельзя отчаиваться! Дева Пресвятая поможет мне, если я осталась без друзей. Я знаю, что она поможет мне».
Семья Мириэль, как и королевский род Франции, следовала Старой религии,[30] и население Мэриленда исповедовало преимущественно католицизм. Еще с мрачных времен протестантского правления Карла Третьего те приверженцы Старой религии, что были недовольны жизнью в Англии из-за ограничений, что наложил на их единоверцев Кромвель, нашли здесь новую родину, в которой им никто не мешал служить Богу так, как они хотели. Если бы обстоятельства ее нынешней жизни не зависели так сильно от политики, Мириэль уже давно пошла бы к приходскому священнику просить о помощи. Но она не осмеливалась. Любой из здешних жителей мог оказаться ее другом — или врагом — по самым возвышенным причинам.
— «Дражайшая Сара», — начала она и остановилась. Ей было трудно сообразить, о чем просить, поскольку она сама еще не знала всей силы удара, обрушившегося на ее голову, — просто сердце ныло.
Они с Луи добрались до Балтимора на корабле неделю назад. Денег, которые ждали их здесь по милости герцога Уэссекского, было достаточно, чтобы прилично устроиться в любом уголке Нового Альбиона, поскольку свободных земель в Новом Свете было немерено, и мало кто здесь, вдали от европейских дворов, мог догадаться о страшной тайне вновь прибывших.
«Но кто-то да догадается, ведь не только его милость знает тайну моего Луи! Если бы только Луи послушался меня, мы уехали бы в Коронадо,[31] это так далеко, никто в мире нас там не нашел бы. Я так его просила…»
Слезы снова набежали ей на глаза, и Мириэль резко отвернулась, чтобы не закапать бумагу. Через мгновение она взяла себя в руки и снова принялась за письмо. Нужно тщательно выбирать слова, поскольку Луи сказал ей, что давно уже подозревает слежку, а значит, и ее письма могут вскрыть.
«Не зря он опасался. Волки, что шли по нашему следу, настигли его. Бедный мой муж, он оказался в руках тех, кто воспользуется им как пешкой лишь потому, что он имел несчастье родиться тем, кем родился!»
Слезы потекли по щекам Мириэль. Три дня назад Луи отправился к Нассману, в Балтиморский банк, чтобы получить деньги. Наступил самый опасный момент во всем их путешествии, ведь в банке Луи должен был назвать имя, которое слишком многие знали. Супруги откладывали визит как могли, но жить без средств стало невозможно, и Луи пришлось пойти.
И он не вернулся.
«Сара, Сара, помоги мне! Он пешка в игре безумца! Может, его захватили, чтобы сделать из него короля-марионетку, или это Бонапарт стремится уничтожить королевский род до последнего человека?»
Пятнадцать лет назад нож гильотины опустился на голову Людовика Шестнадцатого, отца Луи-Шарля. А семилетний дофин, находившийся вместе с матерью и сестрами под арестом, с той минуты стал Людовиком Семнадцатым, королем Франции и ценной фигурой в игре как для роялистов, так и для революционеров. Но эта самая фигура каким-то образом умудрилась ускользнуть с шахматной доски и дожить до вполне зрелого возраста, скрываясь в доме аббата де Конде. Случай связал судьбы Луи и Мириэль, и случайная встреча дала начало любви. Воспитанный как обычный человек, Луи не желал принимать той роли, к которой его не подготовили, не желал править народом, который не любил его. Так что когда судьба подарила ему шанс избежать этой ноши и жениться на любимой женщине, он с готовностью им воспользовался.
«Какими глупцами мы были! Как могли мы вообразить, что нас оставят в покое!» — с горечью думала Мириэль. Луи был слишком ценным символом и для роялистов, и для императора, и даже для Англии. Захвативший истинного короля Франции держал меч у глотки империи Наполеона.
Мириэль решительно обмакнула перо в чернила.
«Дражайшая Сара, я молю тебя о помощи. Помоги мне и моему мужу. Он пропал, и я не знаю, где он. Я одна в чужой стране, у меня нет друзей, я боюсь за собственную жизнь…»
Мириэль проснулась на заре. Она до глубокой ночи засиделась над письмом к Саре, пытаясь как можно скорее закончить его при свете мерзкой сальной свечи, которую неохотно дал ей хозяин. Перевязав толстый пакет и запечатав все узлы крохотным огарком, она уже не могла заснуть. Бедняжка опустилась на колени на щербатый пол и много часов простояла так, перебирая четки и умоляя Пресвятую Деву спасти Луи и вернуть его или, если это не удастся, привести ее саму к супругу, чтобы она разделила с ним любую судьбу, которую приуготовил им Господь. Наконец усталость овладела несчастной, она упала на постель и заснула не раздеваясь и не выпуская из пальцев гагатовых четок.
На рассвете, очнувшись от неспокойного сна, Мириэль встала, тщательно оделась, зачесала длинные
