сумеете?
– Ты только за цех выведи, который у жэдэ, – буркнул дядя, – оттуда мы тихо исчезнем.
Шацкин кивнул. Он успел перевести дух и снова довольно бодро затопал по ступеням.
На первом этаже административного корпуса ничего не изменилось, покойник так и лежал в прежней позе. Хотя, приглядевшись, я заметил: пакетики с травой исчезли. Значит, хурылевская охрана смылась… А за окном уже было утро. Дядя что-то пробормотал и потер ладонью глаза. Может, удивился, что утро наступило.
Мы вышли в серые сумерки и двинулись по аллее, затем свернули за деревья. Дальше нас снова повел дядя Сережа – теперь, при свете, все выглядело совсем иначе, груды ржавых железяк и поваленные фанерные щиты с выцветшими надписями не казались зловещими. Прохладный ветерок шевелил листву старых тополей, а со стороны ворот доносился шум моторов, там метались огни и скользили тени. Я слышал команды, отдаваемые уверенным тоном, и дробный топот – ну, такой, когда армейцы шагают, делая вид, что соблюдают строй.
Шацкин вдруг сел на бетонную плиту и как-то резко расслабился, будто из него выпустили воздух. В тусклом утреннем свете одутловатое лицо казалось белым как бумага. – Ох, устал… – просипел толстяк.
И то верно, ему нынче крепко досталось. И крови порядочно потерял.
– Отсюда можно и… – начал было родич, – того…
– Вали, вали, пенсионер, – поощрил Шацкин, – только автомат оставь и не забудь протереть. Отпечатки, понял? Здесь теперь будет о-о-очень серьезное разбирательство. – Потом толстяк глянул на меня: – И ты тоже ствол бросай… как тебя, э-э… сталкер…
Ствол его акаэма глядел в мою сторону. М-да, дружба наша подошла к концу.
– Извини, сталкер, обоих отпустить не могу. Я должен предъявить хоть кого-то в рапорте.
– Между прочим, я не сталкер, – заметил я, – и у меня документики имеются, все в порядке.
– Да знаю я, – устало прохрипел Шацкин. – Я еще внизу догадался, когда понял, что ты цвета путаешь. Я же материал по Усаченко внимательно изучал, уж поверь. Так что твои документики даже не спрашиваю.
– Нет, мужик, это ты брось, – вдруг твердо заявил дядя, – мы тебя из подвала вытащили, мы за тебя…
– Мне никто не поверит, что я был один. Мог бы соврать, но это не поможет. Могу отпустить одного, но хоть кто-то должен фигурировать в рапорте. Меня ведь тоже проверяют! – Похоже, толстяк в самом деле был растерян… но палец со спускового крючка не убирал. – И как же быть?
– А так и быть. Мы пойдем, а ты скажешь: под дулом автомата отпустил.
– Нет, у нас это не отмазка. Под дулом я вас тем более обязан задержать. Послушай, сталкер, идем со мной, я тебя за воротами отпущу, но взамен ты мне подпишешь…
– Ничего взамен, – быстро сказал я. – До ворот провожу, сдам на руки твоим. Ты ж сам идти не сможешь, я тебя доведу.
Я видел, как палец Шацкина подрагивает на спусковом крючке, и решил: пусть дядя Сережа спокойно уходит…
Так и сделали. Я зашвырнул ствол в кусты, кивнул дяде – мол, вали. Потом подал руку Шацкину. Тот оперся, тяжело встал. Мы пошли к железнодорожному въезду, а родич скрылся в кустах.
В разгрузочном цеху кипела жизнь. Повсюду сновали вояки в камуфляже, за воротами разворачивалась БМП, тяжело ныряя всем корпусом на рельсах, звучали отрывистые команды. На нас сперва навели оружие, но Шацкина узнали, подхватили, тут же какой-то офицер стал грозным голосом требовать врача. Старший следователь держал меня крепко, на офицера наорал, не стесняясь в выражениях, и потребовал разыскать Самохвалова. Оказалось, капитан распоряжается снаружи. Толстяк снова оперся о мою руку и заковылял к воротам. Врача он прогнал.
– А кого Хурылев расстрелял в подвале? – спросил я, перекрикивая гам и грохот. – Там были люди…
– Не знаю, наверное, строители. Он нанял бригаду шабашников, чтоб переоборудовать убежище… Ну, и не выпускать же их было. Или еще кто, бомжи, не знаю… Хурылеву зверей кормить надо, а бабок в обрез, человечиной дешевле… – Шацкин длинно выругался. – Слушай, парень, давай твой ПДА, я тебе скину кое-какие файлы. Ты имеешь право знать… почитаешь на досуге.
Вот тут меня осенило. Бывают, знаете ли, такие гениальные догадки – и я подсунул толстяку комп, который снял с убитого хурылевского телохранителя, благо машинка так и осталась у меня на запястье. Толстяк на ходу полез куда-то под мышку – должно быть, там у него был припрятан комп, вытащил проводок с разъемом, подключил к моему устройству. При этом он, не стесняясь, наваливался на меня… Мы наконец добрели туда, где Самохвалов допрашивал троих бандюков.
Неожиданно один из пленных, рослый тощий парень, стал орать:
– А-а! Я тебя узнал! Я узнал тебя, сука! Ты, сталкер хренов, я тебя запомню, ты, как тебя, Слепой! …
Ребятки в камуфляже быстро и очень сноровисто заработали кулаками и прикладами – кстати, досталось и приятелям долговязого крикуна, хотя те помалкивали. Но, святые мутанты, теперь и им была известна моя кликуха. «Слепой» – они все слышали. Я не стал говорить Шацкину, что он сволочь, это было само собой ясно.
– Вот что, парень, – важно объявил Шацкин и многозначительно покосился на капитана, – здесь я тебя отпускаю. Благодарю за помощь… за содействие, так сказать, следствию. В файлах, которые я тебе слил, найдешь мой электронный адрес. И если узнаешь что-нибудь по поводу всей этой истории, не поленись, скинь инфу. И… это… сам видишь, узнали тебя. Так что схоронись, что ли… сам придумай, где. А родне своей, которая здесь живет… Ну, и без меня понимаешь, что теперь здесь начнется, потому заставь их уехать, да побыстрее. Все, счастливо, не поминай лихом.
Я ничего не ответил. Сволочь Шацкин – нарочно показал меня бандюкам, теперь ясно, где я схоронюсь – в Зоне. Толстяк хочет, чтобы я искал хозяина Хурылева и артефакты, создающие Зону, ведь они должны существовать, их много… Когда будет найден человек, стоящий за планом создания второй Зоны, таинственный шеф Хурылева, тогда и я буду в безопасности – во всяком случае в большей безопасности, чем теперь.
Надо было бежать, но сил не осталось, и в голове наступило какое-то помутнение, потому я побрел к центру Кольчевска, а навстречу мне тянулись розовые лучи восходящего солнца. Сволочь Шацкин, сволочь – втянул в историю, да какую!
С трудом вспоминаю, как брел по улицам, как редкие прохожие косились на мой перепачканный костюмчик, как сторонились. Потом в памяти провал, не могу припомнить, как добрался к родне. Кажется, Ларик кинулась обниматься, плакала, гладила меня… Тетя Вера засуетилась – мол, нужно переодеться, застирать, то-сё… А я только спросил, как дядя Сережа. Пенсионер уже спал сном праведника. Вошел и сразу свалился. Это бывает – нервы, усталость… Так что пришлось самому объяснять, чтоб бросали всё, бросали дом и валили скорее из Кольчевска. Растолкали дядю, я повторил и ему: нужно валить. Срочно, пока наши органы защиты правопорядка не расчухались и не ввели в Кольчевске военное положение. Введут обязательно, перетряхнут здесь все сверху донизу.
Потом снова провал в памяти, какой-то туман… Следующая картинка: мы стоим на вокзале. Залитый ярким солнечным светом перрон, сумки, узлы, чемодан… Дядя Сережа в пиджаке. У тети Веры в руках упаковка таблеток, руки дрожат, я упаковка никак не разрывается… Ларка вцепилась в меня, рыдает, моя рубашка промокла на груди, я сую Обезьяне свою банковскую карточку, называю код и требую, чтобы повторила… Она шмыгает носом, срывающимся голоском повторяет, я сам не понимаю, что со мной и… А потом подходит их поезд. Моя электричка через двадцать минут – в противоположном направлении. Впереди Зона.
Глава 2
СОРОКА-ВОРОВКА
