– И надолго? – Мама всегда такая, не даст двух слов сказать самому, всегда разговор повернет по- своему.
– Вообще-то мне в паломничество надо. Изножию Каабы поклониться, от скверны очиститься.
– Отец Всевечный! Да от какой скверны-то, Тимоша?
– Я в Америке побывал, – произнес Тим. И потом только сообразил, что это уже – сведения секретные, разглашению не подлежащие. Но поздно: глаза домочадцев, даже тусклые очи деда, уставились на него.
– Что, правда, что ли? – удивилась Катька. – Ох ты ж! В «Сфирах» тоже американы есть, они на капитана там наседают… А расскажи, расскажи, какие они? На самом деле?
Мать с дедом выжидающе на него глядели, и Тимур, крайне смущенный, развел руками.
– Не могу.
– Почему же? – спросил дед.
– Вы только не обижайтесь, но это… ну, конфиденциальная информация. Разглашение запрещено…
– Что ты опять такое сказал? – удивилась Катька. – Какая такая кофидальная инфация?
Тим про себя вздохнул. Отвык он все же от этого, отвык. В училище на мирском языке и разговаривать- то запрещали, после того как они высокорус более-менее освоили. Человек, который на мирском говорит, не сможет в сложных механизмах разбираться, потому что в этом языке даже и определений таких нет, – а как понять что-то, если ты его назвать не способен? Тимур уже открыл было рот, чтобы перевести сказанное на мирской, но тут дед, солидно кивнув, прояснил ситуацию:
– Значит – секретные сведения. Тайные. А Тимур присягу давал и потому разглашать, – дед покосился на внучку, – то бишь рассказывать, права не имеет.
– Что, даже нам? – обиделась Катька.
– Неважно кому. Только военным, высшим по чину. И это правильно, а ты не топорщи губы. Так что, Тимур, ехать тебе надо?
– Ага. Послезавтра, наверное, и поеду. Или, может, позже немного. Но пока что…
Обсуждать грехи да очищение с родными не хотелось вовсе, далеки они от этого, в мир слишком погружены, не поймут. Поэтому Тимур сменил тему, вспомнив имя, которое мать назвала:
– А Михаил – это кто?
– Это жених Катенькин, – тут же завела она, – очень хороший человек, бригадир в ранжире ихней. Зарабатывает неплохо и вообще…
«…Исходя из миролюбивого, угодного Всевечному терпимого отношения к незаконным оккупантам Луны, мы, тем не менее…»
– Ну уж и жених, – тут же заспорила сестра. – Вот завтра придет, так если благословения попросит да если ты ему согласие дашь, тогда и жених.
– А чего ж не дать, дам, конечно.
– Прививку пусть сделает, – встрял дед.
– А Михаил – он на ПОД уже тесты сдал! – похвасталась сестра.
Тимур кивнул: молодец, конечно. ПОДом называли Порог Общественной Дееспособности, не переступив которого, человек не мог занимать посты, связанные с управлением. Чтобы одолеть ПОД, надо сдать тесты, ответить на сотню вопросов. Тогда обыватель мог делать карьеру, стать военным или чиновником, ученым или еще кем-то важным, если же нет… Дед общественно дееспособен, как и Тимур (он сдал тесты перед поступлением в училище, хотя и с трудом), а Катька с матерью – нет. Не потому, что мешал кто-то, препятствовал, а просто… Ну, мать когда-то пыталась пройти, отец настоял, – но не вышло, чуток совсем недотянула. А Катька и не пробовала даже, неинтересно ей это. Хорошо, что у нее жених башковитый, решил Тимур.
«…и если нужно, мы готовы дать отпор незаконным оккупантам Луны!» – твердо заключил диктор первого канала. Шум голосов стоял в гостиной, Тим переводил взгляд с сестры на мать, с матери на деда и размышлял: как далеки от него эти люди, прежде казавшиеся самыми близкими и дорогими. Совсем другие интересы у них, другое понимание… к чему это мелкое, низкое? К чему суетное желание мирских благ? Теперь узнал бы Тимур родных, встреться они на улице? Отличил бы от других в сером хороводе задумчивых серьезных лиц?
V
Поутру можно было бы поспать подольше, но Тим собирался придерживаться устава. Наверное, желание возникло из-за того, что он понаблюдал за мирской жизнью семьи и удивительно остро ощутил свою отделенность. То есть мать с Катькой и дедом он любит по-прежнему, но мир их – чужой иеросолдату Жилину. Поэтому и пожелал встать рано, как в САВКСе, не разлеживаться, чтоб хоть в мелочах вне мирского быть.
Он быстро умылся, расстелил походный коврик и опустился на колени, обернувшись к подслеповатой лампадке. Сегодня хотелось совершить рассветное моление с особым тщанием. Катька, тоже вскочившая ни свет ни заря, носилась по комнате, разыскивала помаду, шпильки, брошку… Конечно, вчера бросила как попало. На ходу сестра бормотала молитву, но Тим вдруг очень ясно понял – это для него. Не будь здесь брата, выпускника Соборной Академии, Катерина попросту пренебрегла бы, не стала молиться. Такая вот она… Тим решил, что все сделает и за себя, и за Катьку. Да, именно так. Теперь он станет молельщиком- предстоятелем за всю семью, непременно будет за них с Всевечным говорить. Нет ли здесь гордыни? Нет, конечно же, нет! Он войсковую схиму принял – стало быть, его долг за мирян молиться. За ближнего своего – ну а кто ближе, чем родня? Катька умчалась, громко хлопнув дверью; проснулась мать, а Тим все стоял перед лампадой под мерно вспыхивающим диодом. Никак не получалось уловить порыв, отбросить суетное и сосредоточиться на молении. Значит, он будет взывать к Всевечному еще и еще, сегодня некуда спешить.
Сонная мать прошлепала мимо и включила телевид. Диктор хорошо поставленным голосом читал заутреню. Сперва он помешал, сбил с ритма, но потом Тим, выждав, приноровился и стал повторять. Почти сразу мир отступил… и получилось, пришла легкость. Мать несколько раз прошаркала позади, но Тимур не позволял себя отвлечь. Закончив, поклонился в последний раз и легко встал, сворачивая коврик. Мать на кухне гремела ведрами; скрипнула дверь, выбрался дед – новости глядеть. Сел на диван и заявил:
– Прививку надо сделать. Не забудь, Тимур.
Из кухни окликнула мама:
– Тима, иди поешь!
Надо же, а в детстве он не замечал, что мать по утрам не молится. Но, поправился Тим, в детстве-то и сам был хорош! Считал, что обращаться к Всевечному – что-то вроде повинности, нетрудной, но скучной. А это неправильно, конечно, и глупо.
Вскоре мать собралась на «блошку», Катькины грибцы менять. Сказала, что нынче пораньше постарается обернуться, и ушла. Тимур поел, прислушался – диктор монотонно бубнил вчерашние новости об успехах укладного хозяйства. Заглянул в комнату: дед уткнулся в экран телевида, должно быть, боялся пропустить обзор конфликта с лунными. Старик вчера расстроился, что не дослушал рассказ про агрессивные намерения. Тим тихонько проскользнул в коридор и принялся натягивать ботинки. В дверях обернулся – поклониться напоследок красному уголку. Тут-то настиг его окрик деда:
– Тимур, ты в поликлинику не забудь зайти.
Ох, дед… совсем плох стал. Тимур решил не отвечать, притвориться, что не расслышал – невелик грешок. Торопливо поклонился красному углу, поймал взглядом, как в ответ мигнул диод, и выскочил из прихожей, громко хлопнув напоследок дверью – чтоб дед слышал, что он ушел. Сбежал по лестнице. Постоял, оглядываясь, вдыхая запах сырой штукатурки, исходящий от стены в темных потеках. Здесь всегда тень, солнце редко заглядывает. Прошел мимо песочницы и детского грибка, миновал подворотню, не спеша зашагал по улице. Вдалеке, за два квартала, прозвенели вагоны монорельса. Должно быть, последний уже. Развез трудящихся, и теперь только вечером его пустят.
Он шел по пустому проспекту и размышлял над тем, что встретил дома. Для чего они живут? О чем помышляют? Разве это правильно, разве угодно Всевечному? А что сказал бы отец Карен, задай ему Тимур подобные вопросы? Тим представил себе командира… Мысленный офицер Шахтар покачал головой и молвил: «Не тебе, иеросолдат Жилин, судить мирян. Не равняй их с собою, ты – послушник, у тебя другой путь, духовный, а у них – плотский. Твоя сестра грибцы выращивает, старается».
