Но теперь он понимал, как Рауль мог заблудиться в воспоминаниях. Он так привык к постоянному ощущению своего тела, его усилий, его веса при земной или искусственной гравитации, даже, наверное, ритмам смены дня и ночи, что разум свой считал свободным для мыслей или мечтаний. А на самом деле разум все время получал доклады о состоянии своего физического носителя. Быть только разумом оказалось очень приятно. Джиму пришло в голову, что такое самодостаточное одиночество может оказывать благотворное воздействие на какие-нибудь психические заболевания.
Он никогда так хорошо себя не чувствовал. Но вопрос о сне так и остался вопросом. Он не помнил ни засыпания, ни пробуждения, впрочем, без тела, которое посылало бы сигналы о них, он мог этого и не заметить. Он мог, например, от воспоминаний о событии из прошлого перейти к сну о нем и не заметить этого. Но Джим не помнил и абсурдных происшествий и бессвязности, обычно свойственных снам. Кроме того, он бодрствовал, когда Мэри и Моллен ушли, и когда они снова прошли через клапан шатра и приблизились к нему, он тоже бодрствовал.
— Как дела? — спросила Мэри, подойдя к его корпусу.
— Все по-прежнему, — ответил он. — У меня не было повода меняться. А как вы двое? Отдохнули?
— Да, — ответила Мэри.
— А вы, генерал?
— Да, спасибо. Мне и правда надо было выспаться, — признал Моллен.
У Мэри в руке был небольшой ящик. Она вытянула кабель с одной его стороны и поднесла свободный конец к корпусу; кабель прилип.
— Это те части записей Рауля, которые касаются рая и лаагов, — сказала она.
В корпусе корабля раздался звук голоса Рауля, слышимый только Джиму, если только никто заранее не подсоединил к нему подслушивающее устройство. Джим проверил свои ощущения и ничего не почувствовал.
Но в записях содержалось мало такого, чего бы он уже не знал от Мэри и Моллена. Как правило, это были обрывки фраз, где лааги или рай использовались для сравнения.
«...Лаурентиды. Рай был прекрасен, но лучше дома места нет...»
«...безобразные, вроде этих лаагов. Ну ладно, не безобразные, но ничего прекрасного, прямо как лааги — они не могут себе представить прекрасного...»
«...даже не пришли за мной понаблюдать. Я зря ждал. Похоже, достаточно было того, что я был там. Когда я это понял, то взлетел и двинул домой... Лучше дома места нет...»
«...но они все застряли. Ненормальные лааги, застряли в космосе. Как мухи на липкой бумаге. Ну, не я...»
Джим терпеливо прослушал больше четырех часов записи таких обрывков, но в итоге стал разбираться в этих загадочных упоминаниях не лучше, чем раньше. Все сводилось к тому, что уже рассказали Моллен и Мэри. Где-то за территорией лаагов — где-то, куда можно было добраться на корабле с интеграционными двигателями, то есть дальше к центру галактики, — было что-то, что Рауль считал раем — или даже несколькими.
Невозможно было представить, чтобы это были планеты самих лаагов, так как Раулю их родина явно показалась непривлекательной. Кроме того, поскольку «Охотник на бабочек» явно побывал в руках лаагов, разумно было предположить, что это произошло после того, как Рауль стал частью корабля. Иначе, скорее всего, лааги заинтересовались бы прежде всего пилотом-человеком, а не кораблем; особенно учитывая то, что их корабли были примерно того же уровня, что и человеческие, если судить по результатам боев.
Нет, скорее всего, лааги поймали Рауля на обратном пути из этого неизвестного рая.
Это все, что можно было предположить с достаточной уверенностью. Прослушанные Джимом записи объяснили ему не больше, чем рассказали Мэри, Моллен и другие, кто их слушал.
Джим так и объявил, когда записи закончились.
— Придется мне все-таки отправиться туда и посмотреть, — заметил он.
— Пожалуй, — согласился генерал.
— Еще есть причины не отправляться немедленно? — поинтересовался Джим.
— Вообще-то есть, — сказал Моллен. — Тебе, может, и не надо собирать вещи, а вот Мэри надо. Она отправляется с тобой.
Во второй раз с тех пор, как его телом стал корабль, Джима переполнили чувства.
— Мэри! — воскликнул он.
— Да, — сказала Мэри. — Нам надо многое узнать о человеческом разуме в другом сосуде, вроде этого. Здесь я сделала все, что могла. Продолжить я могу только с тобой вместо Рауля и в космосе, где все это с ним случилось.
— Но ты же не можешь полететь... — Джим уже прикидывал интересные возможности интеграционных двигателей. Когда он останется один в космосе, то сможет испробовать кое-какие маневры, технически доступные истребителям, но размазывавшие пилотов по стенкам. Без хрупкого человеческого тела истребитель мог попробовать все то, о чем мечтал любой пилот. Но если на борту окажется пассажир, то он, естественно, будет возражать против таких экспериментов.
— Я хочу сказать, — продолжил Джим, — это же будет полет длиннее и опаснее, чем кто-нибудь когда- нибудь пробовал. Мне придется уходить от лаагов, и если на борту будет человек, то мои возможности будут ограничены...
— У тебя на борту не будет человека, — сказала Мэри. — Я буду с тобой так же, как была с Раулем. Когда ты был под наркозом, мне имплантировали кусочек твоей живой ткани. Мы, конечно, использовали иммунные супрессанты, чтобы избежать отторжения. Ткани прижились, и теперь я готова быть с тобой.
— Ну это мы еще посмотрим, — проговорил Джим, готовясь взлететь в космос прямо с пола лаборатории.
— Ты не сможешь оставить меня здесь, даже если захочешь, — прервала его Мэри.
Но сказала она это прямо в его мозгу. Ощущение было такое, будто ее слова были мыслью, которая внезапно возникла у него в голове. Потом ее голос опять зазвучал снаружи, как обычно.
— Вот видишь, — сказала Мэри, — я уже с тобой. Я уже несколько недель с тобой, точнее, в состоянии быть с тобой. Я могу подключиться, хочешь ты того или нет. Я знаю, что не хочешь; но все было бы намного проще, если бы ты смирился с моим присутствием.
Джим промолчал. Мысленно он добавил еще один пункт в список того, что с ним проделали, не дав ему шанса возразить. В глубине души он признался себе, что в этом случае мог бы и воспротивиться. Но не настаивал бы, если бы ему объяснили, что присутствие Мэри необходимо. Им следовало это знать.
— Я знаю, что ты меня недолюбливаешь, — сказала Мэри с долей горечи. — Но дело важнее, чем приязнь и неприязнь. Слишком многое нужно узнать — мы не можем не послать туда кого-нибудь.
— Я тебя не недолюбливаю, — сказал Джим. Ему казалось, что это прозвучало с не меньшим напором, чем у Моллена, но, возможно, он себе льстил. — Не то чтобы это была любовь с первого взгляда, но теперь ты мне даже нравишься.
— Да? — произнесла Мэри недоверчиво.
— Да. Я бы не сказал, что ты первая, кого бы я выбрал в товарищи на необитаемом острове — или в истребителе. Но я выбрал бы тебя прежде многих других.
Мэри ничего не ответила, и выражение ее лица не изменилось.
— Это правда, — сказал Джим и неожиданно добавил: — Разве хоть один космический корабль тебе когда-нибудь соврал?
Еще секунду лицо Мэри не менялось. Потом она улыбнулась. Моллен хрипловато рассмеялся.
— Ладно, — сказала Мэри наконец. — Поверю тебе на слово, что ты не против моего присутствия. Теперь вот что: мы готовились к моему отбытию уже несколько недель, с тех пор как подумали, что ты сможешь перенестись в «ИДруга». Но все равно мне надо еще кое-что сделать перед отправлением. Раньше чем через два дня не получится.
— Что приводит нас к следующему вопросу, — сказал Моллен и посмотрел на «ИДруга». — Чем нам тебя пока занять, Джим? Вся физическая информация, которая тебе потребуется — во всяком случае, все, что у нас есть о территории лаагов и окрестностях, — и вообще все, что может тебе пригодиться, уже в корабельных блоках информации. Еще что-нибудь тебе понадобится?
— Да вроде ничего больше в голову не приходит, — сказал Джим. — Я так понимаю, что я отсюда могу
