— Будешь так же расторопен до конца войны — с медалью домой вернешься.
Майор Коробов усмехнулся благодушно:
— Да он же у нас, Сергей Григорьевич, арестант. Трое суток пройдет — и опять вместо него дадут какого-нибудь растяпу.
— Да, да. Я и забыл… — И схватив телефонную трубку, Мартемьянов закричал: — Аэродром? Дайте старт! Соедините сейчас же…
Игнатьев съездил на аэродром, на командный пункт полка истребителей и, проезжая мимо фотоотделения, попросил шофера:
— Ты подожди минут десять, я сейчас вернусь.
В фотоотделении ребята готовились к обработке нового фильма. Старшину встретили радушно:
— А вот и заключенный! Да еще по-генеральски — на своей машине.
— Как она, гауптвахта-то?
— Ничего, живем, — ответил Игнатьев. — За посыльного туда-сюда мотаюсь. Перекусить есть что- нибудь? А то за беготней в столовку не успел.
Мигом на столе появились колбаса, хлеб, сало.
Учуяв закуску, щурясь, как кот на солнце, выполз на свет из темной лаборатории Косушков. Вошел и Спасов. Поздоровался, выразительно посмотрел на Косушкова. Тот шмыгнул назад, в лабораторию. Минуты через две выплыл обратно, неся полстакана разведенного спирта.
— На, подкрепись, старшина…
Игнатьев кивнул на дверь комнаты, за которой скрылся начальник отделения.
— Не бойся. Сам распорядился. Тебе можно — для беготни полезно. А у нас задание сейчас. Якубовский полетел фотографировать.
Игнатьев выпил, разжевал луковицу, чтоб не пахло, и, оглядев присевших вокруг ребят, заметил:
— Ну, мне пора. До скорого! — Пожал всем руки и вышел.
Был уже вечер, и старшина Игнатьев рискнул наведаться к подполковнику Тарасову. Надо было узнать, к каким выводам пришли эксперты.
Игнатьев искоса посмотрел на шофера, доверительно спросил:
— Слушай, парень, как тебя зовут?
— Митро.
— Скажи, ты умеешь держать язык за зубами?
— А він у мене завжди за зубами.
— Я серьезно.
— Та хіба ж хто тримав би мене тут, якби я був бовтун… «Бовтун — знахідка для ворога» — скрізь написано.
— Так вот, Митро, давай подвернем вон туда…
— Там смерш…
— Но там есть и цивильные хаты…
— А-а-а! Зрозуміло. Підвернемо.
— В самое село не надо заезжать. На малом газу подъезжай к крайней хате, дальше я пешочком доберусь. Я ненадолго.
— Відома справа: війна. Чого ж там довго затримуватись?!
Машина остановилась, и старшина пошагал вдоль заборов к домику, где жил подполковник Тарасов.
Домик стоял в глубине двора. Старшина прошел по дорожке к крылечку, осторожно постучал. Дверь открыл сам хозяин.
— С ума сошел, — попятился Тарасов.
— Я не к вам, — переступая порог хаты, сказал старшина. — Я на свидание к девушке. Или просто к знакомой. Задерживаться не имею права: война, как сказал мой шофер Митро. Есть ли заключение экспертизы, что сказали криминалисты?
— Капитан Егоров убит не на берегу, а там, где его нашел Кузьмин. На пистолете отпечатки пальцев Кузьмина и самого Егорова. Но они появились уже после его смерти. Стреляли не из этого пистолета, а из другого — немецкого «парабеллума». Жена Егорова, я, кажется, говорил тебе, утверждает, что у ее мужа личных врагов не было. Во всяком случае, капитан Егоров никогда ей не жаловался, беспокойства не проявлял. Далее. Песок на брюках и с пляжика идентичны…
— О сургучном оттиске какое заключение?
— Печать подрезана, снята, потом вновь приварена.
— Значит, надо искать врага от фотоотделения до отправки фотосхем на передовую и в штаб корпуса? — задумчиво не то спросил, не то подтвердил Вознесенский.
— Совершенно верно.
— Ну что ж… Я пойду. Я же арестант, — сказал, подымаясь, старший лейтенант Вознесенский.
— За что?
— Взял на себя чужую оплошность или умышленный акт… Сказал, что вещмешок вытряхивал.
— Для чего?
— Иначе я поступить не мог… Не нужен был шум… Он мог всю картину испортить.
— Понятно, хвалю. А теперь иди…
Старшина повернулся, толкнул дверь и шагнул в темную, пахнущую шалфеем ночь. «Зверь обложен. Это уже не след, а сама берлога», — подумал он.
Через четверть часа он снова прибыл в штаб корпуса, чтобы отбывать оставшиеся дни ареста.
Ближе к полуночи в штаб корпуса старший сержант Шаповал принес фотосхему. Капитан Мартемьянов принял ее, уединился в своем кабинете. А через несколько минут вызвал дежурного и вручил ему пакет:
— Сейчас машина на передовую пойдет. Передай с офицером связи для артдивизиона Якунина.
— Есть.
Вторые сутки ареста пробежали для старшины Игнатьева без происшествий. С утра до вечера бегал, созванивался по телефону и даже помогал капитану Мартемьянову наносить на схему условными значками передислокацию частей противника.
Работать с Мартемьяновым Игнатьеву было приятно. Капитан все делал быстро, аккуратно. Сам аккуратист, старшина ценил это качество и у других. Уж если Мартемьянов рисовал стрелку, то это действительно была стрелка, а не ее подобие; если условное обозначение полка или дивизии — то и безграмотный мог понять, что это такое, а уж сам автор и через десятилетие дал бы каждому знаку объяснение.
Игнатьев подумал: «По таким документам военным историкам легко будет представить всю картину черновой работы разведки и по ним судить о стратегии и тактике наших войск и войск противника».
Уже ночью, уходя из штаба, Мартемьянов сунул старшине руку и не то пошутил, не то всерьез сказал:
— Толковый ты человек, старшина. С орденом вернешься.
— Если бы можно было материализовать ваши слова, товарищ капитан, у меня должно быть две награды, — с едва заметной улыбкой сказал Игнатьев.
— Это почему же?
— Сутки назад вы определили, что я расторопный малый и вернусь домой с медалью…
— А-а… Извини. Не обижайся… Я вижу, ты злопамятен.
— Нет. Я просто хотел сказать, что мои акции растут день ото дня. И люблю шутку.
— Я не шутил. Идем отдыхать. Завтра опять трудный день будет.
Мартемьянов и старшина вышли на улицу. Ночь была тихая, глухая. Где-то в кустах едва слышно подавала голос цикадка.
— Хорошо! — сказал Мартемьянов. — А небо здешнее хуже нашего.
