обиняков:
– Я готов вложить миллион долларов в реконструкцию боскетов. При одном условии: мне дают провести сорок восемь часов в Трианоне и никто в это время не мешается у меня под ногами.
Клавери на другом конце линии явно был в замешательстве. Привычная реакция в культурных кругах Франции. Как только речь заходит о деньгах, начинаются подозрения. Зайдите в галерею и спросите цену картины – вас примут за деревенщину. В этой стране говорят о произведениях, а не продуктах. Творчестве, а не деньгах. А если уж о деньгах, то только в старых франках.
И тем не менее он – да и все – постоянно «бегают» за долларами.
Я поднажал:
– Я хочу, чтобы меня заперли в Трианоне на двое суток. Миллион долларов. Согласны, нет?
Молчание. Я добавил:
– Предложение действительно неделю. Если вы не отвечаете, я финансирую Венецию.
Клавери в конце концов уверил меня, что приложит все силы. Через день со мной связался представитель министра культуры.
– Месье Баретт?
– Он самый.
– Насчет Версаля… Клавери говорил с нами. Мы получили согласие премьер-министра, хотя это было и не просто. Но все согласовано. Инструкции даны. Большой Трианон ваш на одну ночь. Двенадцать часов – большего добиться мы не смогли.
– Я просил сорок восемь.
– Это невозможно.
– Хорошо, двенадцать, но если мне понадобится, они повторятся.
– Сумма?
– Остается прежней.
– Мы согласны.
– Благодарю.
– Одна вещь, месье Баретт.
– Говорите.
– Вы знаете наше правило?
– Безопасность?
– Да, конечно. Вас должен сопровождать хранитель Версаля. Но я хотел говорить не об этом.
– А о чем?
– Пресса, месье Баретт. Она, несомненно, заинтересуется мотивами мецената, который финансирует обновление садов. Если какой-нибудь журналист задаст вопрос об условиях, предоставленных государством Франции меценату, вы согласны…
– Хранить тайну сделки?
– Совершенно верно.
– Я «страшно увлечен» Версалем, но страсть «бескорыстна», верно? В русле «великой традиции франко-американской дружбы», Рокфеллеры…
– Совершенно верно. То, что надо. Вижу, мы понимаем друг друга, месье Баретт.
И он повесил трубку. Поразительно, насколько мобильной может быть французская администрация с людьми, у которых находятся средства ее расшевелить.
Двенадцать часов в Трианоне! Мало, но реально. По правде, я предпочел бы быть там один. Или с тобой. Но я не мог обойти стороной Гранье: это все же его идея. Катрин послужила мне пропуском. Клавери согласился, чтобы она заменила хранителя, который должен был наблюдать за нами. Чтобы случайно подсвечники не сдвинули…
Итак, 25 сентября в 16 часов 45 минут мы стояли перед Большим Трианоном. Здание закрывалось. Немногочисленные туристы уже уходили. Пара туристов из Китая просила сфотографировать их перед огромным дубом. Знаменитый дуб Марии-Антуанетты, посаженный при Людовике XIV в 1683 году, погибший здесь, в Версале, в возрасте трехсот двадцати одного года, во время сильной летней жары. Пятнадцать тысяч смертей вызвала эта жара во Франции, как писали в прессе, то есть, напомню тебе, в пять раз больше, чем 11 сентября. Французам пора бы перестать смеяться над американскими общественными службами.
Катрин подъехала в 16.44 в черном Clio, Гранье – на такси в 16.58, опоздав на три минуты. Мы встретились в левом крыле здания, перед главным входом, где нас ждал охранник.
– Месье Баретт?
– Да.
– Месье Готье, обслуживание парков и садов. Месье Клавери попросил меня встретить вас. Торопитесь! Мои коллеги сейчас закроют здание.
Мы прошли галерею Котель, в которой больше десятка работников готовились закрыть окна. Каждая ставня, внимание… готовьсь, закрыть! Через минуту пятьдесят метров галереи погрузились в темноту. Легкое позвякивание ключей, и затем тишина. Охранники ушли.
– Напоминает историю про пилота и чиновника, – сказал Гранье, наклоняясь к Катрин. – Вы ее знаете?
– Нет.
– Маленький мальчик сказал приятелю: «Знаешь, мой отец самый быстрый человек в мире. Он пилот истребителя. Две тысячи миль в час». Второй ответил: «Мой все равно быстрее!» – «Да? И что же он делает?» – «Он чиновник. Заканчивает работать в пять, а дома уже в четыре тридцать».
Катрин звонко рассмеялась в тот момент, когда Готье ввел нас в крыло здания, закрытое для посетителей и зарезервированное для главы французского государства и его высочайших гостей. Министр приготовил нам три комнаты. Моя выходила на террасу и парк Большого Трианона.
– Добро пожаловать! До завтра вы здесь у себя дома, – сказал Готье и подал мне три ключа. Затем, повернувшись к Катрин, добавил: – Я рассчитываю на вас, мадам Страндберг. Вы знаете работу. Вещи здесь очень хрупкие, и…
– Шведы питают самое глубокое уважение к королям, месье Готье, – сказала Катрин, пожимая руку Готье. – Не волнуйтесь ни о чем!
Гранье уже поставил кожаную сумку перед дверью своей комнаты. Он изображал усталость, но глаза у него горели, как у малыша в магазине игрушек.
– Надеюсь, у меня люкс Хилари Клинтон.
Я не знал, что Клинтоны здесь останавливались. В действительности, это меня ничуть не интересовало. Я спросил Гранье, почему, если он был так убежден, что тайная комната находится здесь, он не постарался найти ее сам.
– Конечно, старался, – выдавил он устало. – Я месяцы провел, обхаживая тут все и вся… Безуспешно. Археология – такая тоска! Проводить годы, роясь в квадрате пустыни, ради того, чтобы найти три статуэтки – это неизвестно кем надо быть!
Интересно, а у него когда-нибудь к чему-нибудь призвание было? Наверное, он менял их, как женщин.
– Кроме того, вы знаете, у меня нет возможностей!
– Действительно – согласился я, – сегодня все проще. У нас решающее оружие.
Я вынул из своей сумки последнюю модель геологического радара для исследования поверхностей. Недетский приборчик: больше всего похож на метлу, которой чистят дно бассейна. Зато
