…Итак, я жил тогда в Одессе…
– Впервые Господь судил мне, – сказал Пушкин, – встретить такого талантливого человека, как вы, Валя. Дарю вам свой любимый сюжет. Напишите о том, как в ветхий дом вбегают дети и в ужасе восклицают: «Отец! Отец! Наши сети притащили мертвеца!»
Да, так он сказал. Слово в слово.
…И вырвал грешный мой язык…
Я был до отказа набит ритмами рождающегося эпоса. И писал, писал, писал, где только мог, – на обоях монпарнасских отелей, на домнах Магнитки, на манжетах, на хрупком и губчатом ракушечнике одесских катакомб…
…Как пробудившийся орел…
Я писал, как в комитет на Ближних Мельницах прибежали дети и второпях сообщили, что в их сети попал мертвец, который оказался не мертвецом, а здоровенным и вполне живым матросом, ищущим явку.
…А он, мятежный, ищет бури…
Встав с хрустящих голландских простыней, застланных по-французски – конвертом, я завтракал свежайшими круассанами со сливовым джемом и крепчайшим бразильским кофе, от которого в комнате распространялся замечательный индийский запах. На террасу вбежали мои милые дети, которых я в шутку называл тогда Гиппопотам и Ехидна, и закричали на своем кошмарном, но очаровательном жаргоне сердитых молодых людей новейшей генерации: «Предок, предок! Наши нейлоновые сети притащили жмурика!»
…Врите, врите, бесенята…
Он лежал, опутанный блестящим первосортным нейлоном, словно аккуратно упакованный в целлофан. Нейлон сверкал на тусклом песке. Сорок лет назад я бы сказал: сверкал, как медуза.
…И в распухнувшее тело раки черные впились…
На обед Дениза обещала сегодня омаров в мадере. Омары – это почти то же, что наши раки. Только мясо их нежнее и неуловимо пахнет морем.
Шестьдесят лет спустя
Издавна весна в Одессе начиналась не тогда, когда в Люстдорфе появлялись первые купальщицы. И даже не тогда, когда вице-король одесских сумасшедших Марьяшес сменял свою старую касторовую шляпу на грязно-желтое канотье. Настоящая одесская весна начинается в тот день, когда на углу Дерибасовской и Ришельевской появляется первый командировочный из Москвы… Приехавший в командировку в свой родной город юрисконсульт Московского совнархоза Петр Васильевич Бачей неожиданно столкнулся с профессором Одесского университета Георгием Никифоровичем Колесничуком.
– Клифт! – сказал Петр Васильевич и довольно крепко стукнул Георгия Никифоровича кулаком по спине.
Вот уже почти шестьдесят лет это приветствие считалось самым шиком на всем протяжении от Большого Фонтана до Дюковского сада.
– Клифт! – ответил профессор и ловко сбил с юрисконсульта шляпу.
– Куда шмалишь? – спросил Петр Васильевич, поднимая шляпу и указкой счищая с нее въедливую одесскую пыль, тонкую и коричневую, как хорошо размолотый черный кофе.
– Сегодня докторскую защитил!.. «Акустическая коагуляция высокодисперсного аэрозоля».
Стыдясь своей интеллигентности, Колесничук говорил грубым и сиплым, так называемым «жлобским» голосом.
– Брешешь!
– Чтоб мне в жизни счастья не видать.
– А я – пайщик! – Петр Васильевич старательно и довольно удачно плюнул на никелированный замочек профессорского портфеля. – Что? Заело? Босявка!
– От босявки слышу!
– Не гавкай! Я пайщик! Вот квитанция. А у тебя что? Дуля?
– У меня дуля?
– Да! У тебя дуля с маслом. Вот такая дуля! На, съешь!
Петр Васильевич взял портфель в зубы и поднес к самым глазам Георгия Никифоровича кулак, сложенный дулей. Большой палец высовывался очень далеко и оскорбительно вертелся, почти царапая нос доктора наук твердым старческим ногтем. Ноготь был большой, глянцевитый и блестящий, как внутренняя поверхность тех ракушек, которые встречаются в Одессе, на ее ланжеронах, фонтанах и лиманах.
Бремя больших ожиданий
Пародия на К. Паустовского
До встречи с репортером одесской газеты «Вечерний звон» Яшей Пивораки я искренне верил, что все литературные герои выдуманы. Яша убедил меня в обратном. Это он познакомил Бабеля с Беней Криком на квартире у старого наводчика Пятирубеля. Янаки и Ставраки, описанные Багрицким в «Контрабандистах», были его соседями, а папа Сатырос приходился ему родным тестем. Вообще это был удивительный человек. Он был одним из тех немногих, кто своими глазами видел, как на Молдаванке лопнул меридиан. Эту историю я уже описал как-то в одном из своих рассказов.
Яша никогда не бросал слов на ветер. Но когда он сказал мне, что на Рождество в редакции «Вечернего звона» будет елка, я не поверил.
Елок в ту зиму в Одессе не было. Склад елочных игрушек «Пайщиков и сыновья» разграбили зеленые, а последнюю елку увез с собой эмигрировавший в Константинополь профессор Овсянико-Паниковский.
В ту ночь я долго не мог уснуть. Меня преследовал острый, пряный запах детства – запах хвои, апельсиновых корок, щемящий запах сливочных тянучек. Мне мерещилась сверкающая алмазными гранями диадема Снегурочки, легкая желтизна золоченых орехов, серебряное свечение бороды Деда Мороза…
Неужели это все еще может повториться!..
Елки, конечно, не было. Рождества тоже. Мы долго стояли обнявшись на набережной и яростными, молодыми, полуохрипшими от влажного морского ветра голосами кричали в ночь слова только что сочиненных куплетов…
Так были созданы три знаменитые одесские песни: «Вот Маня входит в залу…», «Сережка с Малой Бронной…» и «В лесу родилась елочка».
Автострасть
Пародия на С. Кирсанова
«Нет, что- то есть в этой почве…»
1965–1985
Юмор, как жизнь, быстротечен и уникален.
Только один раз так можно сказать. Один раз можно ужать истину до размеров формулы, а формулу – до размеров остроты.
В самый разгар «оттепели» в Одессе, как и в других городах, появились студенческие самодеятельные театры. Особенным успехом пользовался у одесситов театр «Парнас-2». Это именно в нем начали свой путь будущие звезды эстрады Роман Карцев и Виктор Ильченко, впервые зазвучали в полную силу тексты Михаила Жванецкого. Параллельно на Центральном телевидении возник КВН. С 1966 года на экранах прочно обосновались
