Когда у человека есть подвал – тогда добрая половина успеха уже обеспечена.
Но есть еще недобрая половина успеха!.. Вот об этой недоброй половине, иначе говоря, о конферансье, я и хочу сказать вам несколько слов.
Как сделаться конферансье?
Впрочем, не будем забегать вперед. Последовательность – прежде всего.
Кого, собственно, мы называем конферансье? В чем его обязанности? Каковы его права? Зачем, вообще говоря, существуют конферансье на свете? Кому они нужны, и для чего они нужны, и кто нужен им?
Итак: конферансье есть посредник между одной половиной рода человеческого и другой. Между тем, кто играет, и тем, кого разыгрывают. В своем роде – комиссионер искусства!.. Искусства обольщать, обещать и соблазнять.
В этом смысле первым конферансье в мире был, если хотите, змей с его гениальной инсценировкой грехопадения Евы. Кстати сказать, вся постановка этой одноактной миниатюры стоила ему гроши. Гардероб сводился к паре фиговых листков, а для реквизита понадобилось одно самое обыкновенное свежее яблоко.
А сравните-ка, леди и джентльмены, наши постановки! Взгляните, чего все это стоит. И признайтесь откровенно, сколькими бы яблоками, и притом кислыми, а не свежими, вы бы меня забросали, если бы мои артисты появились перед вами в фиговых листках.
Однако я уклонился в сторону. Продолжаю.
Настоящий конферансье должен непременно обладать двумя вещами: пробором и самомнением. Впрочем, при наличности лысины отсутствие пробора может быть компенсировано лишней дозой самомнения. Но уже последнее ничем заменено быть не может. Оно обязательно и священно, как атрибут жречества для первого жреца.
Не забывайте, что конферансье все время должен быть на виду у публики и все время импонировать ей. А что еще так импонирует публике подвалов, как не настоящее, исключительное, откровенное самомнение?
Оркестр играет туш, публика наполняет подвал, лакеи начинают стучать тарелками, а если удастся, и хлопать пробками, занавес раздвигается – и в час, указанный на театральной афише, конферансье начинает острить.
Вся трудность этого амплуа в том и заключается, что ровно с девяти часов вечера, ежедневно, человек обязан делаться остроумным. В противном случае ему грозит ряд серьезных неприятностей – ссоры с антрепренером, нарушение контракта, неустойка и проч.
С другой стороны, посудите, кто может нелицеприятно считать себя экспертом по остроумию? Кто возьмется доказать, что это удачно, а вот это – неудачно?
Ведь известно, что публика сплошь и рядом гогочет в самых трагических местах и нередко заливается горючими слезами во время какого-нибудь двуспального фарса… Ведь вот и сейчас, например, леди и джентльмены!.. В данную минуту, стоя на этих подмостках, разве не мечу я…»
Лектору не дают окончить. Поднимается страшный шум. Публика требует деньги обратно, и все семь городов наперерыв отказываются от злополучного героя… Слышен истерический крик: «Давайте занавес!» Занавес.
Ксеркс
С. И. Уточкин
Когда я рождался, я закричал:
– Х-о… дду-у!..
И с тех пор я всегда и везде кричал: «Ходу!»
Сперва я был героем Одессы.
Теперь я герой мира.
Сперва я работал только ногами! Потом – головой!
Настали трудные времена, и я работаю и головой, и ногами, и руками…
Я – Авиатор.
Было время, когда я летал только от Фанкони к Робина. Теперь я летаю даже над Хеопсовой пирамидой!
Красив я, как Аполлон, – только немножечко наоборот. Но, очевидно, сила не в красоте, ибо я герой дам…
Я езжу на: велосипеде, автомобиле, воздушном шаре, аэроплане, пароходе, железной дороге, дрожках и даже хожу…
Отец мой был г. Аэроклуб. Мамаша – велосипедная шина. А братья мои: одного зовут Пропеллер Исаевич, а другого Бензин Исаевич, а третьего Блерио Исаевич…
Убивался я 42 раза… Разбивался же 2 миллиона раз. Я выломал себе 84 ноги, 129 рук, а прочих частей тела – и не счесть…
Видеть меня можно: в воздухе с восьми часов утра до четырех часов дня. Остальное время – у Робина…
Одно время я хотел сам изобрести аэроплан… Очевидно, ноги у меня талантливее головы, и какой-то Фарман перебил у меня идею.
В общем, я самый популярный человек в Одессе – конечно, из лиц артистического мира.
Первый – Макс Линдер.
Второй – Марьяшес.
Третий – Я…
Я летал над морем, над собором, над пирамидами. Четыре раза я разбивался насмерть. Остальные разы – «пустяки». Питаюсь только воздухом и бензином… Разбил все аппараты. Но главное – мой головной мотор еще хорошо работает, и я выдумаю что-нибудь еще…
В общем, я счастливейший из одесситов…
Живу с воздуха!.. И не нуждаюсь в больницах.
Давидка Г. (Давид Гутман)
Фоксик
Моей жене всегда хотелось иметь собачку. «Такого беленького фоксика, и чтобы на мордочке у него были черные пятнышки!»
Денег на подобную роскошь, как назло, не оказывалось, потому что… ну потому что их не было у нас вовсе…
Я от своего отца унаследовал отвращение ко всякому труду и лишь иногда затруднял себя тем, что, затрудняясь в деньгах, затруднял других просьбами об одолжении…
Проистекавшие отсюда всякие «затруднительные» положения с судебными приставами и мировыми судьями мало-помалу заняли в моей жизни совершенно определенное место и утеряли для меня прелесть новизны и оригинальности…
Так жизнь поедает поэзию, как ржа – железо.
А жена пристает – купи да купи фоксика, чтоб был беленький, а на мордочке черные пятнышки.
– Дура, да ведь такая собака стоит не менее…
– А по мне хоть не более!.. Чтоб был песик, а на мордочке…
Однажды у меня надорвалось терпение и лопнуло. Я убежал из дому, пропадал весь день, а к вечеру пришел, имея на устах лукавую улыбку, а в сердце торжествующую ясность…
Я уснул спокойно и уверенно, а жена проворочалась до утра, как она мне потом рассказала: «Все не могла заснуть, все старалась догадаться, почему ты такой… подлый?»
Проснулся я первый, проснулся от звонка в передней. Слышу: прислуга пробежала, отперла дверь. Я поспешил туда же.
В передней я пробыл несколько минут и вернулся, держа на руках славного беленького фоксика с черными пятнышками на мордочке.
Жена так целый день и не выходила из спальни.
Фоксику было оказано столько внимания, что если бы у него было чем махать от радости, он бы не переставая делал это, но на месте хвоста у него, как у всякого порядочного фокстерьера, торчал смешной огрызок, и ему оставалось только радостно повизгивать. Впрочем, он сделал еще кое-что, но мы это
