Кто смеется последним? Тот, до кого позже всех дошло? Самый занятой? Осторожный?
Нет! Последними, лет десять спустя, смеются сами фельетонисты.
Смеются над героями фельетонов и немножечко над собой. Да и как не улыбнуться при виде свежего, еще пахнущего старой типографской краской ретро!
Но потом им хочется перевести эту улыбчивую ностальгию на деловые рельсы. По-гвардейски расправить плечи и, печатая шаг на машинке, доложить читателям:
– За данный период выведено на чистую воду… выявлено… снято с работы… высмеяно… итого – ого- го!
И – цифры, цифры! Довешенные после фельетонов недовесы – тоннами, прекращенная волокита – годами, сэкономленные нервы населения – километрами…
– …И-и! – одобрительно подхватит эхо.
А память разматывает старые страницы. Мелькают полузанесенные временем столбики с названиями фельетонов, проносятся едва различимые на скорости сообщения о принятых мерах.
– А что после этого изменилось? – допытывается эхо.
Меньше становится магазинов типа «Дары подсобки». Больше в них хороших товаров. Лучше ходит транспорт (правда, не всегда). Реже оборудование простаивает (правда, не везде).
А сфера обслуживания как переменилась! Даже если кое-где продавцы еще грубят, то как культурно! Не говоря уже о новых жилых кварталах, которые встают на месте таких переулков, где даже хулиганы опасались появляться поодиночке и ходили сразу по трое. Не говоря о недоделках – сколько уже можно о них говорить?! Не говоря о собственных творческих пла… Но тут эхо перебивает:
– Ладно, ладно! Но вот вы пишете и пишете, а они нарушают и нарушают. Зайдите вот в тот магазин или вот в этот жэк, сходите на прием к иному врачу, попробуйте достать билет в сезон отпусков… А качество полуботинок? А эта невоспитанная молодежь – место уступит только на кладбище! А вы пишете…
Раз читатель верит в то, что фельетонист может помочь во всем и везде, то, наверно, он – читатель – прав.
Ах, до чего славно это было бы – одним росчерком сатирического пера ликвидировать сразу все неполадки! Сидеть в редакции и планомерно генерировать гармонию. А также восстанавливать справедливость исключительно посредством сатиры и этого, как его, юмора.
Для начала, скажем, составить квартальный (а лучше месячный!) план искоренения всех недостатков и пережитков. Допустим, до 1 января будущего года окончательно и бесповоротно покончить со спекуляцией. К пятнадцатому полностью изжить грубость и необязательность. И в тот же день, только после обеда, разделаться с опозданиями и взятками. После чего, благодушно оглядев поверженные в прах непорядки, фельетонистам можно сдать свои боевые перья на вечное хранение. Самим же расстричься в эссеисты и неторопливо живописать, как кудрявые облачка нежно золотят кружевной краешек чего-то задушевного…
Нет, не получится!
Жизнь не так-то проста и уступчива, чтобы сегодня посеять разумное, доброе, вечное, а завтра уже приступить к его сбору. Пока это еще мечта каждого фельетониста – чтобы вслед за критическим словом сразу же шло практическое дело.
Чтобы непосредственно после появления фельетона завод, специализировавшийся на выпуске уцененных товаров, резко (аж пятки засверкали) рванул в авангард технического прогресса. Чтобы личность, ранее имевшая из честно заработанного только перегар, прочла о себе в газете, облилась слезами раскаяния, растерлась полотенцем и поклялась обречь вытрезвитель на хроническое отставание от плана. Чтобы в столовой, где фирменная подливка насквозь проедала посуду, в ответ на критику – поверите ли? – ощутимо повеяло деликатесной ухой «по-рыбному»…
Если бы фельетонист мог начать жизнь сначала, то пошел бы тем же путем и совершил бы те же ошибки, но начал бы раньше. Хотя и сейчас не поздно. Ведь век фельетона недолог, и каждый раз приходится все начинать сначала.
Так незаметно пробегают год, два, пять, десять… Но разве это срок? Ведь в десять лет пятнадцатилетний капитан был всего-навсего сержантом! А Ньютон в свои десять лет открыл только закон «яблоко от яблони недалеко падает».
Есть время собирать яблоки и есть время писать фельетоны. И пока в ожидании следующей сатирической атаки ее будущий объект прикидывается дурачком, а живет как в сказке, пока другой свирепо отсыпается после попойки, пока третий грозит надоедливым жильцам: «Отстаньте со своей дырявой крышей! Вы у меня еще увидите небо в алмазах…» – есть время оглянуться. И задуматься: может, все-таки правы друзья, которые намекают: мол, годы идут, вы все так же бичуете беспорядки со стеклотарой. А в ваши годы Гоголь… С другой стороны, те друзья тоже от души советовали: надо летать, ребята! Но так, чтобы не отрываться от земли…
А с третьей стороны, с главной, – люди спешат на работу и спешат с работы, и фрукты спешат созревать, и под каждой черешней лето выставило свои раздвижные лестницы, как большие заглавные «А», и день легко шагает по этим лестницам в небо, и оттуда, с птичьего полета, все отражается в море, и море принимает нас взрослыми и в заботах, и, обкатав, как гальку, выбрасывает на берег мальчишками: зубы стучат, губы синие – то ли от холода, то ли от шелковицы…
Все еще только начинается, все еще будет: работа, еще работа и снова работа. А пока посмотрите, какое солнце, какая девушка: губы – вишни, щеки – яблоки, брюки – «бананы», хоть ешь ее глазами! Она улыбается тебе и через пять минут уже знает о тебе все, и ты тоже знаешь, как ее зовут, и что у них в доме плохо идет вода, но вот если бы написать про это фельетон…
Нельзя рассчитывать на то, что все само собой наладится и исправится, и дали вдруг разом подернутся сплошной лучезарностью. И, значит, рано еще сдавать в архив фельетонное перо и переходить на подножный юмор…
Александр Кулич
Время – деньги
Он опаздывал на поезд: жена проспала и не разбудила его вовремя.
Поезд отходит в семь ноль пять. На улицу он выбежал ровно без шести семь.
– Такси! – крикнул он мчавшемуся троллейбусу.
Водитель троллейбуса и бровью не повел.
– Такси! – умолял он все попутные транспортные средства, совсем позабыв о знаке «Остановка запрещена», который висел прямо над головой.
И все же какой-то смельчак притормозил и открыл дверцу.
– На вокзал! – выпалил пассажир. – И быстрее, пожалуйста! Опаздываю на поезд!
– На вокзал не могу.
– Как – не можете?! Почему?
– Бензин кончается. Надо ехать на заправку.
– Но я очень прошу! Ведь опаздываю же!
– Когда отходит?
– В семь ноль пять!
– Постойте, сейчас уже четверть восьмого.
– Ну правильно. Я же говорю, что опаздываю!
– Послушайте, вы в своем уме?! Поезд ушел десять минут назад. Чем я могу вам помочь?
– Гоните скорее на вокзал, может, успеем!
«Сумасшедший какой-то», – сказал водитель про себя. И добавил вслух:
– Вы понимаете, что поезд уже ушел? Ту-ту-у… понимаете?
– Да вы что – у меня же билет на руках! Смотрите!.. Ну, пожалуйста, скорее на вокзал! У вас же на спидометре – сто восемьдесят. Значит, можно двести двадцать выжать. Ну, помчались.
– Что вы говорите, честное слово, кто же из «Волги» двести двадцать выжмет?!
– Раз норма сто восемьдесят, значит, и двести двадцать можно. Никогда у станка не работали? Ну, полетели, а то и вправду опоздаем!
– Фу ты, ну ты! Когда поезд отходит?
– Говорил уже – в семь ноль пять!
