роли – актер Одесского театра миниатюр Игорь Кнеллер, в ролях – актриса того же театра Людмила Сафонова, а также сестры-близнецы Елена и Дина Шойб. Поставлен спектакль был режиссером Евгением Ланским.
Ах, какое это чудо – театр! И как легко он сочетается с жизнью, движется рядом, втекает в нее, впускает жизнь в себя.
На галерею второго этажа вышла погулять девочка лет шести и, облокотившись о перила, стала смотреть, что происходит внизу во дворе. Актер сразу почувствовал благодарного зрителя и стал девочке – ей и только ей! – рассказывать историю петербургского чиновника, «…чтобы я встал перед ним – никогда! Какой он директор? Он пробка, а не директор. Пробка обыкновенная, простая пробка, больше ничего. Вот которою закупоривают бутылки». Девочка на галерее засмеялась.
Во время другого монолога из одной квартиры выбежала собачка и стала лаять на титулярного советника Поприщина. Он – слово, она – гав! Он – еще слово, она опять – гав!.. Так и переругивались, кто кого. Победило искусство: собака поняла, что соперника не дожмет, и убежала обратно в свое жилье.
Из подвала вышли две женщины с хозяйственными сумками, пересекли двор и направились к арке, ведущей на улицу. «Постойте!» – позволил себе вольность в тексте Гоголя Игорь Кнеллер. Та, что шла сзади, обернулась и крикнула той, что шла впереди: «Наташа, тебя зовут!» Наташа остановилась. «Завтра в семь часов совершится странное явление: земля сядет на луну», – таинственно поведал ей Поприщин. «Да ну вас!» – добродушно отмахнулась Наташа и двинулась дальше. «Об этом и знаменитый английский химик Велингтон пишет!..» – в отчаянии закричал ей титулярный советник. Но Наташа и ее спутница и слушать не стали, ушли.
Из одних дверей в другие по галерее мать-старуха и ее великовозрастный сын переносили какой-то предмет мебели. У них были свои дела. На то, что происходило внизу, они не обращали никакого внимания. «Заноси его углом вперед… Углом, говорю! А теперь на попа, на попа…» И опять Гоголь ничуть не пострадал. Напротив, реплики, подаваемые с галереи, лишь добавили реальности театральному действию во дворе, оттенив здоровым бытом печальный гоголевский текст…
‹…› Город Одесса в День смеха – идеальное место и время для весеннего фестиваля комедийных спектаклей. Собственно, в этом году мини-комедийный фестиваль уже состоялся. В рамках «Юморины» выступал Одесский театр миниатюр, в котором блистали писатель-юморист М. Жванецкий, актеры Р. Карцев и В. Ильченко; эстрадные артисты Москвы, Ленинграда, Киева оккупировали две главные площадки города – Дворец спорта и зал филармонии; очень интересный спектакль показал Театр веселых и находчивых по «Голубой книге» Михаила Зощенко, поставленный режиссером Олегом Сташкевичем… В общем, если уж в Одесском зоопарке устроили «Зооюморину», то «Теаюморина» в Одессу просто просится…
Юрий Рост
Славик, поехали!
Самое трудное – начать. Начну с того, что поздним вечером Слава Харечко, собрав у нас все рубли и мелочь, отправился в гастроном на углу Дерибасовской покупать вольный арабский бальзам «Абу- Симбл». Общество ждало его возвращения, обсуждая события «Юморины».
Собственно, событий (в историческом смысле) не было. Как не бывает их в какой ни возьми области жизни. «Настоящим событием стал приход лихтера «Озерный-2» с грузом алтайского кругляка». На самом деле на Шелепихе пришвартовалась баржа с дровами, и матросы пошли с авоськами по магазинам. Событие рождается в словах устных или письменных и дальше существует отдельно от прихода баржи. Так вот мы, обсуждая, рождали события трех веселых дней в апрельской Одессе.
Евгений Ланской поставил «Записки сумасшедшего» во дворе дома номер восемь по спуску Жанны Лябурб. Сами смотрели, сами играли, сами радовались, когда жильцы, выйдя на внутренний балкон, вступали в дискуссию с Гоголем.
Купили у рыбаков в селе Маяки ванну раков и четырех лещей. Вернулись в Одессу – и выяснили, что денег на пиво не осталось. Отправили на Привоз очаровательную Клавдию Н. в белых джинсах и блузке. По демпинговым ценам она сбыла рыбу. Купили водку – и опять остались без пива. Тут появился Жванецкий, купил пива. За час выпили пиво и съели раков. Всех. Жванецкий был удивлен.
Посадили в старый, раскрашенный гуашью «Запорожец» двенадцать прелестных женщин. И ездили по Одессе в надежде, что нас остановит милиционер. Далее из милой консервной банки выползла дюжина барышень, и гаишник был готов платить сам, лишь бы его отпустили…
Рождались подробности, более правдоподобные, чем факты невероятной жизни. Все были веселы и раскованны, а между тем в подсознании, словно моль, которую надлежало бы, но не удается прихлопнуть, порхала мысль: ну где же Харечко? Точнее, где «Абу-Симбл»?
Дверь отворилась, и лучезарная, обаятельнейшая улыбка Славы осветила (так, кажется, надо писать) комнату.
– А бутылочка-то вдребезги!
Что бы сделали с тобой, со мной и со всеми остальными, кроме Славы Харечко? Убили бы друзья. Убили – и были бы оправданы. А тут:
– Как это было, Славик?
И дальше весь вечер шел спектакль о пути в магазин, об очереди, о продавщице, считавшей мелочь, об «Абу-Симбле» и Египте, об авоське, о кульминации: как куча алкашей с завистью прослеживала путь бутылки с прилавка в авоську, о том, как скользила бутылка до дна авоськи, как в дне нашлась дырка диаметром несколько больше, чем два радиуса «Абу-Симбла», и о том, как бутылка вывалилась из авоськи и, удерживаемая на манер телекинеза взглядами сочувствующих (да, сочувствующих – такое это было время), секунд пять висела в воздухе, и как Слава нагнулся, чтобы взять ее с воздуха, но допустил ошибку, не подставив ладонь под донышко, а пытаясь схватить бутылку за горлышко, а продавщица перед этим отпускала населению коровье масло руками, и горлышко оказалось скользким, о том, как «Абу-Симбл» выскользнул из харечкинской пятерни и несколько мгновений постоял на каменном полу, прежде чем развалиться на четыре (по частям света) осколка, о соболезнованиях, которые он принял, и о поминках бутылки, которые устроили в подворотне его новые друзья из магазина…
Дальше… Вечером мы вышли на улицу, и на углу Пушкинской и Дерибасовской нам с Харечко пришла хорошая идея: съехать на лыжах с Потемкинской лестницы. Ехать должен был Слава – у него и лыжи были, поскольку в Одессу он прилетел с Чегета. Вера, его жена, сочла этот аргумент недостаточным.
– А почему ты сам не поедешь? Славик, я тебе не разрешаю.
Веру – белокурую красавицу – Харечко взял из Одессы со всеми достоинствами. Она была добра, весела и хорошо готовила. Единственный недостаток Верунчика – наивность – делал ее легкой добычей для розыгрышей.
Однажды, переживая за судьбу Штирлица, она сидела с платком в руках (на случай переживаний) и следила, как небывалый разведчик ведет сложную игру с опытным провокатором, которого играл Лев Дуров. Этот дуровский герой заложил порядочного пастора и отправился гулять вдоль озера со Штирлицем. Штирлиц передал ему пачку немецких марок, а затем незаметно застрелил негодяя. Негодяй упал в воду и утонул.
– А деньги? Деньги?! Зачем он дал ему деньги перед этим?…
Итак, Верунчик не разрешила Славику ехать.
– Видишь ли, Вера, – сказал я, – мы с Харечко поспорили на двадцать пять рублей, что он не съедет с Потемкинской лестницы на лыжах. Давай четвертак – и мы забыли разговор.
– А если съедет?
– Тогда плачу я.
– А деньги у тебя есть?
– Есть, – соврал я.
– Надо ехать, Славка!
На следующий день у Дюка собралась толпа. Павел Верников (ныне профессор трех европейских консерваторий) позвал из школы имени Столярского скрипачей, чтобы играли грустное. Слава надел очки, взял палки и поехал.
Уточкин в начале века съехал с лестницы на мотоцикле. И мы вспоминаем это событие как геройство и лихость.
