– Эмбри никогда бы такого не сделал.
Красные Мокасины почувствовал, что изнутри его распирает. Восхищение Тага его поступком пробудило в нем гордость. Фернандо похлопал Тага по плечу.
– Если Эмбри скажет еще хоть слово, – пообещал чернокожий, – я ему самолично язык отрежу, идет? Ну а пока давай-ка успокоимся, вон, смотри, кажись, наша девчонка вернулась, она нам рукой машет.
– А чего нам надо успокаиваться, ты что, этого сброда испугался? – Таг рукой с зажатым в ней ножом обвел толпу алжирцев. – Ты что, думаешь, я их боюсь?
Красные Мокасины поднялся:
– Нет, мой друг. Мы все знаем, что ты ничего на свете не боишься. Я смелее тебя не встречал человека.
– Не встречал?
– Нет. Но сейчас я больше всего на свете хочу увидеть здешних женщин.
– Женщин? Женщины… это да. Я еле сдерживаюсь, уже штаны топорщатся. – Он еще раз окинул взглядом помещение. – Но, однако, не сочтут ли они меня трусом?
– Не сочтут, – заверил его Красные Мокасины.
Девочка повела их за собой по узкой улочке, затем свернула на следующую, такую же узкую. Солнце катилось к закату, и Красным Мокасинам любопытно было знать, слишком ли черные здесь ночи. Наконец они оказались в помещении, освещенном только у самого входа. В полумраке вырисовывались три женские фигуры. Одна из них была не намного старше той девочки, что привела их сюда, может быть, ей было лет четырнадцать. Две другие были значительно старше: одной лет тридцать, другая лет на десять ее старше. Таг издал громкий возглас:
– А вот и мы! Хорошо, что Эмбри с нами нет, а то пришлось бы делиться.
Он размашисто шагнул в комнату, схватил ближайшую к нему женщину, самую старшую из всех, и принялся ее целовать. Она не сопротивлялась, но и особого восторга, как заметил Красные Мокасины, не выражала.
Фернандо похлопал Красные Мокасины по спине:
– Ну, выбирай.
Красные Мокасины почувствовал, как у него вдруг закружилась голова, он понял, что пьянее, чем думал, он слишком много влил в себя рому, а затем и вина. Совершенно очевидно, что это для него слишком большая доза, и снова он почувствовал приступ разъедающей душу печали.
Самая юная из женщин показалась ему милой, и он выбрал ее.
Она оказалась опытна не по годам. Он лежал навзничь на ковре, а девушка, расстегнув и стащив с него штаны, принялась целовать его, а затем, выскользнув из своего просторного платья, прижалась к нему стройным, гибким телом. Дрожь пробежала по его телу, из самого живота поднялось сладострастное, жгучее, дурманящее наслаждение. Он потянулся рукой к ее лицу, чтобы погладить. Она прижалась к его руке щекой, лицо ее попало в тусклый луч света, падавший от светильника у входа, и он увидел ее глаза. Они были пустые, неподвижные, как у трупа.
Заниматься любовью с мертвой девушкой?
Он мягко отстранил ее от себя. Вначале она не поняла, подумала, что он хочет иной ласки, но он не подпускал ее к себе, вытянув вперед руки, и тихо повторял:
– Нет, нет…
Вдруг ему почудилось, что мир вокруг уплыл, исчез, и он оказался в Доме Костей, и его окружают мертвецы, и рядом с ним скелет полудевушки-полуребенка. У него из груди вырвался задушенный крик тоски и боли, и он неожиданно осознал, как неуместен здесь этот крик. Неуместен и вместе с тем хорошо знаком.
Его дитя Тени, сотворенное им в Англии, покинуло его – ускользнуло в парах алкоголя так тихо, что он даже не заметил. Но сейчас Красные Мокасины понял, и понял совершенно отчетливо, что его атакуют. Его мучитель вырвался из него, хотя Красные Мокасины осознавал происходящее и пытался сдержать его всеми силами своей души. Но мучитель все равно сбежал и растворился в ночи, заливаясь смехом. Красным Мокасинам показалось, что он узнал хриплый голос карлика Куанакаши,
Рыдая, Красные Мокасины отполз в угол, дрожа всем телом, рука его нащупала нож. У него на мгновение вспыхнуло желание перерезать этим ножом себе горло и положить конец своим страданиям, покинуть этот Дом Смерти, этот город-кладбище, а вместе с этим и обитель своей души. Он сжимал рукоятку ножа с такой силой, что его обожженная ладонь с едва народившейся на ней кожей болела и наконец сама непроизвольно разжалась. Мир перевернулся и закружился. Красные Мокасины уперся головой в камень, и его стошнило. Он желал забвения, и оно снизошло. Очень смутно он осознал, что его несут, послышалось беззлобное ворчание Тага. Еще он почувствовал соленый запах моря, и ему очень захотелось, чтобы он был все еще жив.
Голова раскалывалась от боли, и Красные Мокасины непрерывно тер виски, ловя на себе неодобрительные, косые взгляды Мэтера.
– Для принятия решений у нас было мало времени, – сказал Черная Борода, – но мы обстряпали все как нельзя лучше, теперь мы сможем пополнять свои запасы.
– Мы получили то, за чем прибыли сюда, – поддержал его Бьенвиль. – Я встретил здесь французов, которые рассказали мне, что происходит во Франции. И я склонен думать, что нам надо возвращаться в колонии.
Мэтер покачал головой:
– У меня сложилось иное мнение.
Заговорил сидевший в углу Рива:
