Красные Мокасины обычно не пил огненную воду в больших количествах, на его глазах она из мужчин делала безумцев, воинов превращала в помешанных, а потом и в жалкое ничтожество. Странно, но казалось, что нетрезвое состояние более всего подходит этому городу, и Таг с Фернандо были тому подтверждением. Опьянение помогало не замечать ужасной вони на улицах, хуже той, что била в нос на улицах Нью-Пэриса, и как сквозь туман виделись хитрые и злые взгляды местных жителей.
Как и следовало ожидать, Красные Мокасины уже давно потерял ориентацию и не мог понять, в каком направлении и куда они держат путь, хотя подозревал, что это замысловатое плутание по улицам ведет их к женщинам. Это его не расстраивало. За время долгого путешествия он изгнал из головы все мысли о женщинах, а здесь они были повсюду, всех цветов и оттенков. Некоторые, на его вкус, были очень даже красивые, но все – экзотические, и каждая заставляла его чувствовать себя мужчиной. Хотя разглядеть женщин не представлялось возможности, все они с головы до пят были закутаны, и только глаза говорили ему о женской красоте. Мания европейцев прятать свое тело под одеждой, независимо от погоды, здесь, казалось, была доведена до крайнего предела, и в то же самое время женщины от этого каким-то образом делались еще более загадочными, что было для него непривычным ощущением. Чувства еще больше распалялись от огненной воды, бурлящей в его крови.
Бросалось в глаза то, что город был грязный, и складывалось впечатление, будто большая часть населения одета в лохмотья и прозябает в нищете, глаза людей были либо жуликоватые, либо и вовсе ничего не выражали. Это заставило Красные Мокасины вспомнить индейские поселения возле Чарльз-Тауна, где люди существовали, потеряв гордость, утратив надежду, и пили ром, как воду, и уподобились собакам, ожидающим упавших со стола англичан объедков. Впервые эта картина предстала его глазам, когда он был еще ребенком, и послужила ему хорошим уроком. Он поклялся, что чоктау никогда не падут так низко. Казалось, что город, по улицам которого он шел, был прибежищем удрученности и вялости, которые окончательно задушили своей тяжестью и веру, и надежду. Неожиданно он и себя почувствовал жалким и ничтожным, печаль окутала его, как морок. Он пожалел, что впустил в сердце эту заразную болезнь.
Красные Мокасины нахмурился и затряс головой, изгоняя это наваждение. Ну нет, так легко он не сдастся. Иногда, чтобы понять что-то, приходится впускать это глубоко в себя, что он сейчас и сделал, желая понять этот мир, отделенный от его земли огромным океаном.
Они вчетвером – Таг, Фернандо, канонир по имени Эмбри и он – вошли в дом, больше похожий на темную, душную, дурно пахнущую пещеру. В голове у Красных Мокасин никак не укладывались два образа города: один, виденный им с моря, – белый, сияющий, чистый, и тот, что предстал, когда он ступил на берег. Они расселись на ковре вокруг низкого столика. Появилась девочка, на вид не старше двенадцати. Таг дал ей монету и что-то сказал на непонятном Красным Мокасинам языке. Девочка кивнула и удалилась.
– Ну, как тебе? – громко спросил Таг, обведя рукой с зажатой в ней бутылкой помещение, после чего запрокинул голову и приложился к горлышку.
– Большой дом.
– Большой, – повторил Таг и непристойно заржал. – Да, большой.
– Я думал, что мы так долго таскались по улицам, чтобы найти парочку славных шлюх, – расстроенно произнес Фернандо.
– Именно их я сейчас и заказал, – успокоил его Таг. – Наберись немного терпения. – Он протянул бутылку Красным Мокасинам. – Мы найдем тебе сладенькую устрицу в такой пухленькой раковине, – пообещал он.
Красные Мокасины взял протянутую ему бутылку, недоумевая, о какой устрице и раковине идет речь, и только тут почувствовал, что руки его не способны крепко держать бутылку. Она выскользнула и упала на ковер, растеклась красная лужица, похожая на лужицу крови.
– Черт тебя побери, проклятый индеец! – заорал Эмбри. Его квадратная челюсть открывалась и закрывалась, как крышка сундука. Он был с «Джека», одного из тех восьми кораблей, на которых они отплыли из Америки. Почему-то раньше Красные Мокасины никогда его не видел. – У нас теперь совсем вина не осталось, чертов краснокожий ублюдок!
Красные Мокасины, бормоча извинения, потянулся за бутылкой, как вдруг Таг, несмотря на свою громоздкость, вскочил на ноги, схватил Эмбри за грудки и поднял его так, что тот повис в воздухе, головой стукнувшись о низкий потолок.
– Что ты сказал? – заорал он. – Ну-ка повтори, что ты сказал!
Эмбри только беззвучно открывал и закрывал рот. Таг с презрением отбросил его в сторону, и он полетел к столу, за которым сидела темнолицая компания в тюрбанах. Затем Таг подошел к нему и со всей силы пнул ногой, не обращая внимания на возмущенные крики алжирцев.
– Ты, слизняк, намотай себе на ус, этот «чертов индеец» самый смелый человек из всех, кого мне доводилось видеть. И Фернандо может это подтвердить, скажи, Фернандо! – продолжал Таг.
– Да, очень смелый, – сказал Фернандо. – Я видел это собственными глазами, такое не забудешь.
Что-то сверкнуло в руке Тага.
– Хочешь знать, почему он уронил бутылку? Посмотри на его руки!
Эмбри шарил у пояса, пытаясь выхватить свой кинжал.
– Только достань, – зарычал Таг, – и я с тебя шкуру живьем сдеру! Падаль ты собачья! – ревел Таг, и слезы текли по его щекам.
В помещении повсюду засверкала обнаженная сталь клинков.
– Таг! – окликнул Красные Мокасины. – Таг, успокойся, он ничего такого особенного не сказал.
– А ну, свинья поганая, признавайся, ты хотел его оскорбить?
– Да не хотел я его оскорбить, – заверил его Эмбри, и уже Красным Мокасинам: – Я извиняюсь.
– Ну вот видишь, Таг, тут нет повода драку устраивать.
– Ты посмотри на свои руки, – сказал Таг, и голос его дрогнул. – Зачем ты так поступил тогда? Как у тебя духу хватило?
– Просто ничего другого не оставалось.
