перерыва, если не считать десятиминутного путешествия вниз по лестнице, чтобы разобраться с теми странствующими мудаками. Теперь, вернувшись наверх и не уняв поганую дрожь, он обнаружил, что пропала даже эта ничтожная страница: машинописный желтый лист бумаги затерялся, как и цветные очки.
– Чума на оба дома![39] – застенал он что было мочи и стал тереть раздраженные глаза запястьями. – На орегонских отравителей воздуха, алчно выжигающих сорняки, и на калифорнийских детей цветов, изошедших на семена и шипы!
Он тер глаза, пока в глазницах не заискрило; тогда он отнял кулаки от лица, вытянул руки по швам, пытаясь успокоиться, выпрямился и стал дышать ровно. Адреналин забил легкие под завязку. Чертовы калифорнийские клоуны, провонявшие пачулевым маслом, и дешевым сладким вином, и яростной гноящейся мстительностью. Злобой, на самом-то деле. От них просто несло злобой. Тот, что постарше, черная борода, прервал лай датских догов М'келы одним словом.
– Цыц! – бросил он, будто отрезал слово краешком рта.
Собаки мгновенно ретировались в свой автобус, поджав хвосты.
Дебри постановил не пересекаться с этой парочкой, едва завидев, как они подползают – хайрастые, пыльные, в латаных-перелатаных «ливайсах», – но Бетси с детьми укатила в Фолл-Крик, и надо было либо спуститься и встретить их во дворе, либо дать им вползти прямо в дом. Он спустился, сказал «здрасте», они в ответ назвали его братом – телячья нежность, после такого он всегда проверял, на месте ли бумажник; младший зажег благовонную палочку и помахивал ею, пока оба рассказывали о себе. Они были братьями солнца. Они возвращались в Хэйт[40] с нехилого замеса в Вудстоке и решили по дороге на юг заскочить к знаменитому Девлину Дебри.
– Чуток подрыхать, чуток побалакать, может, чуток оторваться. Ну, ты же сечешь, брат?
Пока Дебри слушал, кивая, примчался Стюарт со сломанной жердью.
– К слову, не трогай палку Стюарта, – обратился Дебри к младшему – светлобородому парню с сияющей улыбкой здоровяка, в новеньких байкерских сапогах. – Он с этой палкой – как старый алкаш. Чем чаще кидаешь, тем больше хмелеет.
Пес уронил палку меж новеньких сапог и бросил на парня призывный взгляд.
– Я отучал его от этой привычки годами. Но как только он видит известного рода чужих – все, пиши пропало. Я понял, что легче дрессировать тех, кто кидает палку, а не тех, кто за ней бегает. Не обращай внимания, лады? Скажи, что ему не обломится. Скоро убежит.
– Да ладно, – ответил парень, улыбнувшись. – Стюарт, слыхал, чё хозяин грит: облом!
Он пнул палку, однако пес перехватил ее в воздухе и снова замер у сапог. Парень честно попытался не обращать на него внимания. Он и дальше мечтательно заливал о великой сцене Вудстока, мол, какая это была офигенная крутотень, какой кайф, какой отпад, как все вокруг искали Девлина Дебри.
– Ты все пропустил, слышь! Обалденно улетная крутотень…
Псу надоело, он подобрал палку и отнес ее другому мужику, который присел в траве на тощую согнутую ногу.
– Скажи ему «облом», – обратился Дебри к голове мужика. – Стюарт, сгинь. Не докучай туристам.
Мужик молча улыбнулся псу. Борода у него была длинная, черная, чрезвычайно густая, с соляным налетом седины у рта и ушей. Профиль его осклабился, и Дебри увидел два длинных резца, растущих из черной ежевичины рта. С совершенством во рту блондина желтые обломыши мужика не шли ни в какое сравнение. Этот дурик, вспомнил Дебри, при рукопожатии отвернулся. Видно, как и многие с плохими зубами, знает, что у него воняет изо рта.
– Ну так чё, как твои дела, слышь? Как оно? Все вот это, а? – Блондинчик ласково воззрился на хозяйскую среду обитания. – Классно тут у тебя, садик, кустики, всякое фуфлецо. Я вижу, ты всяко сельский житель. Ништяк, такой ништяк. Мы сами хотим прикупить домик под Петалумой, ждем, когда помрет Бобова старуха. На природе душевно. Мороки много, да? Поливать, кормить, ухаживать за всяким фуфлецом?
– Все время при деле, – признал Дебри.
– Та же хрень, – молол дальше парень, – зря ты не мотанул в Вудсток, слышь. Отпад, чесслово! Акры на акрах голых сисек, трава зверская, энергии зыкинские, ты прикинь!
– Мне говорили, – ответил Дебри, вежливо кивая.
Второй стопщик не шел у него из головы. Борода перенес вес тела на другую ногу – неспешно и осторожно, чтоб не потревожить осевшую пыль. Его лицо загорело дочерна, а волосы были подвязаны сзади; он следил за метаниями собаки, которая просительно теребила палку, и Дебри видел, как натягиваются у него на шее подкожные струны. Автостопщик был гол по пояс, но не лишен декора. На шее он носил нитку с коробочками эвкалипта, на запястьях длинных рук – тисненые кожаные браслеты. Тюремная татуировка – сделанная, определил Дебри, двумя швейными иглами, которые закрепляют параллельно на спичке и макают в тушь, – обволакивала левое запястье: сине-черный паук, простерший лапы по всем пяти пальцам до обгрызенных ногтей. На бедре Борода носил расшитые бисером ножны, а в них – скиннер с костяной рукояткой; по бугрившемуся мышцами животу наискось бежал длинный шрам, начинавшийся не пойми где и исчезавший в джинсах. Мужик лыбился и смотрел, как Стюарт мотает мордой вверх-вниз, слюнявя в пасти трехфутовую сломанную жердь для фасоли.
– Стюарт, отвали! – скомандовал Дебри. – Оставь человека в покое!
– Стюарт мне не мешает, – сказал мужик; мягкий голос словно стекал из угла рта. – У каждого свой трип.
Воодушевленный тихим голосом Стюарт плюхнулся перед мужиком на задницу. Эта пара байкерских сапог была старой и потертой. Не в пример сапогам компаньона ее тычки привели в чувство немало байков. Даже сейчас пыльная и недвижная пара страсть как желала кого-нибудь пнуть. Эта страсть висела в воздухе, будто непрозвучавший крик павлина.
До блондинчика наконец дошло, что ситуация сложилась напряженная. Он улыбнулся, сломал благовонную палочку и выбросил дымящуюся половину в айвовый куст.
– Ну правда, ты бы проперся, – сказал он. – Полмиллиона торчков по уши в грязи и музыке.
Он весь светился, поливал озорным сиянием то Дебри, то спутника, то суетившегося пса и ковырялся в широкой ухмылке окрашенным концом благовонной палочки.
– Полмиллиона
Все знали, что? сейчас произойдет. Дебри вновь попытался сгладить ситуацию:
– Мужик, делай вид, что его нет. Он как старый наркоша, прется от палок…
Но попытка была вялая, и Стюарт уже выронил палку. Та едва успела коснуться пыльного сапога; присевший дурик сгреб ее и тут же метнул, как нож, в виноградную беседку. Стюарт понесся за палкой.
– Послушай, мужик, – призвал Дебри. – Не надо ее кидать. Напорется на колючки или проволоку, весь изрежется.
– Да как скажешь, – ответил Борода и отвернулся посмотреть, как Стюарт несется назад с высоко поднятой жердью. – Хоть так, хоть эдак.
И кинул палку снова: не успел Стюарт ее уронить, как Борода захапал трофей и отшвырнул его так быстро и плавно, что Дебри стало любопытно, не был ли стопщик в молодости спортсменом – бейсболистом, а то и боксером.
На сей раз палка угодила в свинарник. Стюарт пролетел меж верхних колючих проволок и поймал крутившуюся на лету жердь. На обратный прыжок через колючку, уже с палкой, пса не хватило бы. Он обогнул укрывшихся в тени свинюх и перепрыгнул деревянную калитку в дальнем конце загона.
– Я и говорю, у каждого свой трип, согласен, нет?
Дебри не ответил. Адреналин уже горел в его глотке. Кроме того, говорить было больше не о чем. Борода поднялся. Блондинчик шагнул к компаньону и прошептал что-то в волосатое ухо. Девлин расслышал только: «Не дури, Боб. Помнишь, какая хрень была в Бойзи, Боб…»
– Давай другим жить, – ответил Борода. – И давай другим блажить.
Стюарт прошел юзом по гравию и замер. Борода не дал псу открыть пасть, схватился за жердь и принялся злобно выдирать ее из зубов зверя. Дебри рванул что было адреналина в усталом теле: подбежал к стопщику и успел перехватить палку до броска.
– Я
На сей раз ухмылка не отвернулась; мужик смотрел прямо на него. И Дебри был прав насчет дыхания:
