яйцами.
Проехав километров тридцать вдоль канала, мы еще раз свернули направо, из узкой долины Нила на другое известняковое плато. Когда одолеешь подъем, становятся видны пирамиды Гизы, сияющие за многими километрами песка, как навигационные знаки вдоль канала. А в другой стороне и гораздо ближе – ступенчатая пирамида фараона Джосера.
– Сильно обглодана зубами времени, – сказал Малдун. – У одного из наших в университете есть номер «кантри-Египет». Он поет песню об этом надгробном храме, называется: «Пирамида-бабушка в морщинах»[110].
Трах настолько смягчился от свободной езды, что снова воспринимает человеческую речь, и Малдун уговаривает его сделать крюк, чтобы посмотреть на пирамиду. Вслед за Малдуном мы проходим через реконструированные храмовые ворота и направляемся к обветшалому строению.
– Считается, что построено для фараона Джосера архитектурным гением по имени Имхотеп. Лет за пятьдесят до Большой пирамиды, говорят египтологи.
Трудно было поверить, что эта примитивная груда камня всего на пятьдесят лет старше шедевра в Гизе, но еще труднее – что она на пять тысяч лет моложе, чем думал Кейси.
Малдун подвел нас к наклонному каменному ящику в тылу пирамиды, на который можно взобраться и через пятисантиметровую дырочку заглянуть внутрь. В глубине отсека сидит каменное изваяние, отклонившись назад под таким же углом, как каменный ящик, – словно астронавт перед стартом ракеты.
Малдун рассказал нам, что, по предположениям ученых, пирамиду строили постепенно, прибавляя к главному надгробию камеры с боков, а потом и сверху, так что образовывались уменьшающиеся ступени.
– Кто-то из подрядчиков Хуфу увидел ее – так они полагают – и сказал: «Эге! Если эти ступени заполнить, получится замечательная пирамида. Давайте построим такую для Вождя».
Он провел нас вниз в прекрасные алебастровые камеры, разрисованные с пола до потолка комиксами о повседневной жизни египтян пять тысяч лет назад. Крестьяне пахали, сеяли, жали; путь вора был прослежен от преступления до ареста и суда; рыбаки забрасывали сети с лодок над подводными рельефами, изображающими хвостатых обитателей в мельчайших зоологических подробностях – некоторые выглядели знакомыми, другие давно перевелись.
Трах тащился за нами, все больше и больше раздражаясь из-за нашего интереса к неподвижным вещам. В конце концов он отказался идти дальше; стоял, сложив руки, и выкрикивал угрозы.
– Он опять сердится, – перевел Джек. – Говорит, что если не сядем сейчас в такси, он уедет без нас.
Даже усевшись за руль, Трах не смягчился. Всю дорогу по пустыне до Серапеума он пилил нас за то, что едем так долго ради каких-то
Мы оставили его гонять мотор вхолостую и пошли по песку. Дорожка из порванных билетов легко привела нас к входу в подземный храм – широкой наклонной щели в известняке, спускавшейся к высокой квадратной двери. Похоже было на пандус подземного гаража.
На дне вооруженный араб взял наши пиастры и вручил три половинки билетов из кучи уже порванных пополам. Мы вошли в высокую дверь и повернули налево в просторный коридор, грубо вырубленный в известняке. Новый охранник потребовал новую плату, взял наши половинки и еще их располовинил. Он важно вручил нам наши половинки половинок, а свои положил в свою пыльную кучу (которая была вдвое меньше, чем у первого, поскольку состояла из четвертинок, а не половинок) и жестом пропустил нас. Стало темнее. Потом был еще один поворот, налево или направо (я уже запутался), потом еще одна высокая дверь, и мы очутились в главном туннеле.
Это простой пустынный проход, вырубленный в сплошном камне, с неровными стенами, высоким потолком, ровным полом, вполне пригодный для метро: здесь спокойно могли бы разойтись два поезда и еще осталось бы место для автоматов со жвачкой и грабителей. Но он совершенно пуст. Ничем не занятый, он уходит вдаль и теряется в сумраке.
Прямого освещения нет; оказывается, свет идет из больших комнат, попеременно в левой и правой стенах туннеля, шагов через двадцать одна от другой. Комнаты с грубыми стенами, кубической формы, одинакового размера, метров двенадцать на двенадцать, с потолком чуть выше потолка туннеля и полом на человеческий рост ниже его пола, так что, когда стоишь, опершись на перила, видишь сверху единственный предмет мебели.
Он один и тот же во всех комнатах: огромный гранитный сундук с чуть сдвинутой в сторону крышкой, под которой видна его пустая внутренность. Если не считать резных надписей, сундуки совершенно одинаковые, они вытесаны из цельного куска темно-красного гранита, громадные, мрачные, окоченелые. В него можно положить целиком такси Траха и закрыть крышкой.
Сколько ни идешь по этому жуткому метро, все время одно и то же – комната за комнатой; одна слева, потом через два десятка шагов справа; все – со сводчатым входом, все – с мрачными гранитными гробницами, одинаковыми, вплоть до угла, под которым в незапамятные времена была сдвинута десятитонная крышка, чтобы спереть содержимое.
– Они были предназначены для мертвых быков, – объяснил нам Малдун. – Для жертвенных быков. По одному в год, и так – четыре тысячи лет, по-видимому.
Мы спустились в склеп по стальной лестнице и встали перед гигантским саркофагом. Я мог достать рукой до крышки. Малдун осмотрел гранитные бока ящика и нашел изображение жертвенного животного.
– Бык должен был выглядеть так – именно с таким узором на крупе, непременно с двумя белыми волосками в хвосте и родимым пятном под челюстью в форме скарабея. Но вы посмотрите на стенки.
Гранитные стены громадного выдолбленного блока были плоские, как неподвижная вода.
– При этом археологи не нашли у них ничего тверже меди! Никаких других орудий от той эпохи не нашлось. Нашему скоростному алмазному буру нужна
Впечатление было дикое, макабрическое: современная точность для каких-то первобытных надобностей. Джек огорченно топтался вокруг гигантской загадки.
– Да чего они добивались-то? В смысле, плевать на эти чертовы орудия; да будь у них хоть лазер Голдфингера и червь Соломона[111], все равно это трудный способ разделать жаркое.
– Никто не понимает, зачем они это делали. Может быть, изначально это замысливалось как некое символическое погребение эпохи Тельца, и они так увлеклись, что не могли остановиться. Но никто не знает.
Джек Черри никак не мог успокоиться.
– В этом прямо что-то извращенное, а? Какое-то…
– Бычье упрямство, – докончил Малдун. – Кстати, надо бы посмотреть, не смылся ли еще наш надежный водитель.
Траха мы застали в таком раздражении, что он даже не хотел на нас смотреть, не говоря уже о том, чтобы везти нас домой. Он смотрел в сторону Каира и утверждал, что мы лишили его половины дневного заработка, с чаевыми и остальным. Грозил, что будет сидеть здесь и слушать радио, пока не придет верблюжий караван с туристами из Гизы. После путешествия на борту этих пахучих кораблей пустыни многие туристы с радостью сменят верблюда на каюту его роскошного лайнера и возместят ему то, что он потерял из-за нашего лоботрясничанья.
Это был чистой воды блеф. До завтра никаких караванов не ожидалось, и он это знал, но хотел выдоить всё до последнего пиастра из наших затруднений. И что еще хуже, сообразил я, гаденыш, конечно, повезет, но в четырехцилиндровом его мозгу созрел план напугать нас до смерти!
В общем, от всего этого уже тоска брала. Пока Трах препирался с Джеком и Малдуном, я вспомнил о своем «Поляроиде»; решил отвлечься от этой канители и поснимать.
Я вынул из машины сумку с фотоаппаратом и бачок с проявителем для негативов и перенес на
