— А потому, — Джо перевел дыхание, — что в Писании сказано: если кто скажет горе сей: поднимись и ввергнись в море, и — да-да — не усомнится в сердце своем, но поверит, что сбудется по словам его [86], — так вот слушай, этот парень все получит, что сказал! Эй-эй ты небось и не знал, что я такой начитанный, ага? Но по-любому, я хочу сказать, что сила во мне такая теперь оттого, что я в ней ни разу не сомневаюсь! Усекаешь? Усекаешь? И поэтому все у нас получится. Не может не получиться. Блин! Лови каску… — Он бросился за крутящейся на ветру каской Энди и поймал ее влет. Тяжело дыша и радостно ухмыляясь, вернулся к Хэнку. — Круто! — воскликнул он, приглядываясь к гнущимся деревьям вдали, чтобы спрятать смущение, в какое ввергла его неприкрытая нежность в улыбке Хэнка. — Ветреная ночка, друг! О да!
— Не такая ветреная, как некоторые, — заметил Хэнк, сказав самому себе, что если уж касаться ветров и друзей, то от иного человека куда больше беспокойства, чем от старины Джоби и ураганов, которые он поднимает. Куда-куда большая головная боль. Потому что от двенадцатибального тайфуна по имени Джоби как-то не хочется искать укрытие. Большинство людей, когда пытаются тебя взбодрить, подходят к делу серьезно, тонко, без дуракаваляния, и они могут действовать сколько угодно изощренней, чем Джо со своими ужимками-прыжками и криками, но они даже близко такого успеха не достигают. Наверно, потому что он-то и не пытается действовать тонко, и не боится выставить себя дураком — только б вам с этого дурака смешно было. И вот пока мы бегали по делянке, укрывая все на ночь, я к нему так потеплел за поднятие моего настроения, что даже подзабыл, с чего оно у меня вообще опустилось. И только уж когда к фургону пошли — вот тогда вспомнил (Он сидит там, не спит; я попросил подвинуться…); тогда я заслышал далекую-далекую стаю гусей, идущую на город, и точно вспомнил, что меня терзало (Спрашиваю его, как время коротал. Писал, говорит. Спрашиваю, еще стишки, что ли? А он смотрит на меня так, будто ни малейшего намека на понимание, о чем это я), потому что гусиный крик — это как телефонный звонок: выдирай провод, не выдирай — все равно гудит, так же дьявольски назойливо и тягостно, даже если слов не разобрать. И вот я когда заслышал гусей и подумал о телефоне с выдернутым шнуром… тот чокнутый звонок, ночью, наконец-то всплыл. До того он с самого утра барахтался где-то в памяти, на краю видимости, вроде тех снов, когда помнишь ощущение, но не сам сон.
Я завел машину и покатил к лодке у подножия холма, пытаясь распрямить малость свою память. И стал вырисовываться весь разговор — ясно, как колокольный звон. Тогда я все еще не был уверен, на самом деле разговор тот был или только приснился, но я сумел вспомнить его слово в слово.
Звонил Уиллард Эгглстон, мелкий хмырь, хозяин прачечной. Он был весь напряженный, взбудораженный, и голос такой взвинченный, что поначалу я подумал, будто он основательно пьян. Я все еще спал на девять десятых, а он пошел мне гнать какую-то лютую пургу про себя и негритяночку, которая у него работала, да про их ребеночка — тут-то я и решил, что он бухой. Я просто слушал, из вежливости, как и прочих «звонарей», но чем больше он бормотал, тем яснее мне было, что это какой-то нетипичный случай. Я видел: он звонит не просто, чтоб досадить мне, но было нечто еще за его несвязными и несуразными излияниями. Я дал ему выговориться, и вскорости он надолго задержал дыхание и бухнул: «Вот и вся сказка, мистер Стэмпер. Так все и было. И правда — до единого слова. И мне плевать, что вы думаете». Я сказал: «Хорошо, Уиллард, я вам верю, но…» — «Бог свидетель, что все это — чистая правда. И я знаю это, я сам знаю, и потому мне плевать, верите вы или…» — «Хорошо, хорошо. Но ведь вы чего-то еще имели в виду, когда позвонили мне, чтоб похвалиться тем, как сумели заделать свою негрилку» — «Мальчик, мистер Стэмпер, сын! И я его не только „заделал“. Я содержал его, как и подобает отцу содержать сына…» — «О'кей, вы молодец. И сын ваш — тоже. Но…» — «…покуда вы не заставили людей затянуть пояса и считать каждый грош…» — «Хотелось бы знать, как мне это удалось, Уиллард, но спор будет бес…» — «Вы практически обанкротили весь город. Вам это неизвестно? Доказательства нужны?» — «Все, что мне нужно — чтоб вы перешли к делу, которое было у вас на уме, когда…» — «Именно этим я и занимаюсь, мистер Стэмпер…» — «…потому что в очереди стоит еще толпа анонимных собеседников, и было бы невежливо столько болтать с одним, когда другие ждут…» — «Я не аноним, мистер Стэмпер. Повторю еще раз, для верности: меня зовут Эгглстон, Уиллард…» — «Эггл-стон; ладно, Уиллард, так что вы хотели мне поведать — помимо ваших секретных романов — в, э, двадцать две минуты первого ночи?» — «Только это, мистер Стэмпер: в настоящий момент я собираюсь покончить с собой. А? Никаких остроумных комментариев? Вы такого не ожидали, готов поспорить? Не ждали от Уилларда Эгглстона, верно? Но это такая же правда, как то, что я здесь стою. Увидите. И не пытайтесь меня остановить. И не пытайтесь звонить в полицию, потому что они все равно не поспеют. А если позвоните — они узнают, что я звонил вам, так ведь? Звонил, чтобы сказать, что это ваша вина, что вы меня вынудили…» — «Вынудил? Уиллард, послушайте же…» — «Да, вынудили, мистер Стэмпер. Видите ли, у меня очень солидный полис с двойной выплатой в случае внезапной смерти, в пользу моего сына. Конечно, пока ему не исполнится двадцать один…» — «Уиллард, эти компании не платят за самоубийство!» — «Вот почему я не могу допустить, чтобы вы кому-то разболтали, мистер Стэмпер. Теперь понимаете? Вот почему я не могу никому открыться, мистер Стэмпер. Теперь видите? Я умираю ради своего сына. Я подстроил все так, чтоб сошло за аварию. Но если вы вздумаете…» — «Уиллард, знаете, что я думаю?» — «…кому-то проболтаться об этом разговоре, тогда я погибну напрасно, правда? И вина ваша удвоится…» — «Я думаю, что вы пересмотрели своих фильмов». — «Нет, мистер Стэмпер! Погодите еще! Знаю я, что про меня думают. Будто слюнтяй я, слизняк, „тот бесхребетный Уиллард Эгглстон“. Но вы увидите. Да! И даже не пытайтесь меня отговорить, я уже все решил». — «Да ни от чего я вас не отговариваю, Уиллард». — «Увидите завтра. Да! Увидите, каков хребет…» — «Я никого и ни от чего не отговариваю, но знаете, на мой взгляд, перелом хребта — не лучшее доказательство его наличия» — «Бесполезно меня переубеждать». — «А мужчиной с хребтом и стержнем я называю того, кто находит силы жить ради и оплачивать жизнь своего сынишки, как бы тяжко ни приходилось…» — «Жаль, жаль, но впустую расходуете слова». — «…а не умирает ради своего ребенка. Все это полная чушь, Уиллард, умереть за кого-то». — «Тщетное сотрясание воздуха, мистер Стэмпер». — «Умереть — любой дурак может, не так ли, Уиллард?… жить — оно поболе требует» — «Без толку, мистер Стэмпер, совершенно без толку. Я принял свое решение». — «Ну, тогда удачи, Уиллард…» — «Никому и нипочем меня не… Что?» — «Я сказал „Удачи“». — «Удачи? Удачи? Не верите, значит, что я это сделаю!» — «Ага… Да верю, кажется. Да, пожалуй, верю. Но я устал, соображаю туго, и пожелание удачи — лучшее, что я могу предложить». — «Лучшее, что можете предложить? Удачи? Человеку, который…» — «Господи всемогущий, Уиллард! А чего вы от меня хотите? Чтоб я страницу из Писания зачитал, или что? „Удачи“ — вполне подходящее напутствие в вашем случае, не хуже других. Лучше, чем „Счастливо поразвлечься“. Или — „В добрый путь“. Или — „Сладких снов“. Или простецкое „Пока!“ Давайте на том и сойдемся, Уиллард: удачи! Ну и на всякий случай — До свидания!.. Оки-доки?» — «Но я не…» — «Мне до смерти хочется спать, Уиллард. Потому, от всего сердца — удачи…» — «… недорассказал…» — «… и до свидания».
— Стэмпер! — В ушах Уилларда — короткие гудки. — Да погодите вы, пожалуйста… — Он стоит в будке, в окружении трех своих смутных отражений, вслушивается в электрический писк. Не так он все себе представлял, совсем не так. Думает, не перезвонить ли? Чтоб этот человек понял! Но знает, что от новой беседы толку не будет, потому что человек этот очевидно поверил его рассказу, хотя, может, и не понял всех мотивов. Да. Все признаки того, что поверил. Но ни единого — что обеспокоился; ни малейшего!
Уиллард кладет трубку на рожки. Телефон благодарит вежливым позвякиванием, глотая монетку в десять центов. Уиллард долго и отрешенно смотрит на телефон, без единой мысли в голове; покуда его дыхание не затуманивает картинки мира за стеклянными стенами и покуда не сводит икры и ступни.
Сев в машину, он заводит мотор и сворачивает на Неканикум-Стрит, выезжает на прибрежную трассу, ведет медленно сквозь круговерть дождя. Тот задор, что охватил его дома, почти иссяк. Предвкушение померкло, ночная удаль притупилась. Все из-за жестокого равнодушия этого человека. Как этот дьявол может не беспокоиться? Какое сердце надо иметь, чтоб даже и тени озабоченности не выказать? Какое право он имеет!
Он доезжает до хайвея и поворачивает на север, тащится вдоль края дюн в медленный подъем, к
