Порою блажь великая

— и все они особенно глубоко засели и укрепились во мне, так как обычная темная тоска смурного чада, мечтающего поменяться ролями с тем, кто тискает его мамашу, была усугублена недобрыми воспоминаниями о психотическом братце… о да, многогранно и многослойно было мое психическое наследие — и любого из перечисленных фактов хватило бы для разжигания мстительной ненависти в сердце истинного невротика — но то была еще не Вся Истина.

Закономерна была и моя неприязнь ко всему, что он собою воплощал. Всего лишь день, первый же день понадобился, чтоб воскресить все его грехи. Пусть общение наше было скудным, но и тех кратких реплик, которыми мы обменялись, хватило, чтоб убедить меня: он — неотесанный, упертый мужлан, он живет желудком, а думает яйцами, и во многих отношениях он — апофеоз того типа, что я считал самой грозной опасностью для своего мира. И по всем этим причинам я должен стремиться его низвергнуть.

Но все же… еще не Вся Истина.

…Вив оборачивается и смотрит на него, чуть нахмурившись; свет из кухонного окошка выхватывает из темноты его лоб и челюсть на фоне гор.

— Я знаю, с кем у тебя склеится беседа о книжках и фильмах, лапушка… — На мгновение полыхнувшая в его зеленых глазах дикая, почти детская искорка — впервые увиденная ею через прутья решетки, — наводит ее на мысль, что он имеет в виду того единственного на свете человека, с кем ей действительно важно было склеить общение, но он говорит: — И это Малыш, Ли, Лиланд. Вив, скажу тебе прямо: мне нужна твоя помощь. Мы с ним всегда были, что холодная вода с горячим жиром. И мирились с этим. Но теперь бизнес требует, чтоб он нам помог расправиться с этим контрактом. Поможешь мне? — Она отвечает «да», обещает помочь. — Отлично. Черт, будто гора с плеч. Давай попробуем. (Но я тогда не подумал, что, переложив свои заботы на другого, сам от них не всегда избавляешься. Порой так только создаешь себе новую проблему, крупнее всех прочих, вместе взятых). — Может, поднимешься к себе и принарядишься к ужину? Можешь сделать это для меня? — Она отвечает «да» и следует за ним к задней двери…

Я знал, что есть и другой, более истинный мотив. Не такой четкий, более абстрактный мотив, вязкий, как паутина «черной вдовы»… и я знал: он сродни тому чувству, что я испытал, когда мы на обратном пути с работы подхватили достопочтенного мистера Лесли Гиббонса — кажется, он был еще грязнее, чем утром, если это возможно.

— Стэмпер, — заговорил Гиббонс, устроившись в лодке и исполински прокашлявшись: что-то — скорее всего, ком табака — попало не в то горло. — Стэмпер, нынче я видал Верзилу Ньютона из Ридспорта. Мы там пахали на одном участке… жаркая работенка, ниггерская работенка, понимаешь, о чем я?

Хэнк смотрел на реку по курсу и ждал. Я заметил, что, хотя тон Гиббонса был небрежный, даже чуть нахальный, его чумазые руки тряслись на коленках. Он беспрестанно облизывал губы языком, розовым и проворным, как у змеи…

— … и Верзила, значится, говорит, что был бухой в ту ночь, месяц тому или вроде. Помнишь? И говорит — в смысле, Ньютон, мое-то дело сторона, — Верзила, значит, говорит, что ты этим воспользовался. Он говорит — господи, как это он выразился? — он говорит: «В другой раз, как Хэнка Стэмпера встречу — такого пинка отвешу, что кровь из носу хлынет!» Так и сказал, слово в слово.

— Он уже три раза пытался, Лес.

— Кнешно. Я в курсах. Но послушай, Хэнк, в те-то разы ему только-только восемнадцать стукнуло. Щенок сопливый. Слушь, я в ваши дела не встреваю, но имей в виду, сейчас он тремя годками постарше. Да и ты тоже.

— Буду иметь в виду, Лес.

— И он грит — Верзила, то бишь — что у вас с ним есть косточка, из-за которой погрызться. Что-то про пляжные мотогонки, которые ты выиграл тем летом. Грит, ты нацепил кроссовую резину ни за чем иным, кроме как чтоб остальным ездунам глаза запорошить. Верзила точит большой зуб, Хэнк. Вот я и решил предупредить, на всякий пожарный…

Хэнк искоса глянул на Гиббонса, улыбаясь в кулак.

— Ценю заботу, Лес. — Не отводя глаз от реки, с напускным безразличием он нагнулся, достал из-под сиденья фирменную банку из-под «Гардола», потряс ее над ухом, слил остатки в бензобак. — Да, спасибо за заботу. — И, едва Лес приготовился развить тему, Хэнк смял пустую жестянку, будто она была сделана из алюминиевой фольги. Большой палец встретился с указательным без каких-либо видимых усилий. Металл, казалось, и не думал сопротивляться. На глазах у Леса (выпученных глазах) Хэнк изящно отбросил банку, ныне похожую на песочные часы из металла, в реку и вытер руку о штаны. Этого маленького театрального этюда оказалось достаточно, чтоб Лес умолк на весь остаток пути. Но, выбравшись из лодки, он стоял, вертя в руках свою каску, явно распираемый желанием сказать что-то еще. Наконец решился:

— Суббота! Черт, чуть не забыл. Хэнк, кто-нить из ваших не собирается в «Корягу» в субботу вечером? Я был бы оченно признательный за переправу.

— Может, не в эту субботу, Лес. Но я дам тебе знать.

— Точно? — Он явно обеспокоился.

— Конечно, Лес. Мы тебе сообщим, — заверил его Джо Бен в необычно отрывистой для себя манере. — Разумеется. Может, и Верзиле тоже. Может, и в «Корягу». Чтоб устроили трибуны, продали билеты и напекли хотдогов. О, мы никого не забудем!

Лес делал вид, будто не замечает сарказма Джо.

— Чудесно, — сказал он. — Было бы неплохо. Спасибо вам. Я ваш должник, ребята.

Он перегнулся через перила, выкрикивая свои пожизненные благодарности, взволнованный до глубины души. И было за что благодарить. Разве не обещали ему присутствие на матче, где знаменитый Верзила Ньютон из Ридспорта сойдется с Хэнком Грозным, в попытке поломать успешную чемпионскую карьеру последнего вкупе с его шеей? И как ни отвратительны мне были неуклюжие уловки Гиббонса и его тошнотворное, двуличное дружелюбие, в душе я желал его гладиатору уложить чемпиона на обе лопатки. В этом мы с Лесом были вполне солидарны: мы хотели низвержения чемпиона просто потому, что для нас нестерпима была та дерзость, с какой он высился над нами, надменно восседая на своем троне, нам недоступном.

Но даже сейчас, лежа на кровати и поверяя свои мысли потолку, я знал, что я — не этот Немейский лев по кличке Ньютон, и не Лесли Гиббонс, готовый довольствоваться жалкой ролью зрителя, глаз не отрывающего от чужих ударов на ринге. Мое участие в этом отрешении от власти должно быть как созерцательным, так и деятельным. Созерцательным — в том плане, что в открытой схватке с моим накачанным братцем мне ничего не светит — БЕРЕГИСЬ, подсказывает мой внутренний голос, моя неусыпная тревожная сигнализация, кричащая ПОЖАР при первом же запахе табачного дыма, — и деятельным, ибо мне нужен катарсис участия в ниспровержении тирана. Я должен был вознести факел, стиснуть рукоятку ножа. Мне нужна была его кровь на моей совести, чтоб вытянуть ею гной долгой трусости. Мне нужно было топливо победы, чтоб восполнить силы, отнятые годами голодания. Мне нужно было завалить дерево, что застило мое солнце еще до моего зачатья. «Мое солнце!» — выла моя нужда. Солнце для роста, чтоб перерасти тень, простертую надо мной, вырасти до самого себя. Да. И тогда — слушай внимательно! — вот тогда, карлик ты убогий, когда ты запалишь факел!.. Низринешь чемпиона!.. Повалишь дерево!.. Когда трон будет пуст, а небо над головой наконец-то прояснится, а джунгли станут безопасны для воскресных прогулок… быть может, тогда ты, жалкий паштет из цыплячьей печенки, — ОТБОЙ ТРЕВОГИ — тогда ты найдешь Причину для Ли, и даже мужество, чтоб жить дальше с исковерканным трупом, что лежит поперек твоих извилин с того самого дня, когда она уронила его туда с сорок первого этажа, лежит там все это время, изгнивая, источаясь вон, неумолимо, подобно тиканью адской машины. И, малыш Ли, если не можешь сровняться — смени мерную линейку на ту, что тебе под стать… потому что часы — тикают.

Вив поднимается по лестнице в ванную. Снимает блузку, омывает лицо и шею. Изучает свои посвежевшие черты в зеркале, думает, забрать ли волосы в хвост или оставить распущенными. Вдруг пытается припомнить: то ли самое это лицо, что она чмокнула на прощанье в треснувшем зеркальце в Колорадо? Оно явно не должно так уж разительно отличаться от того, прежнего лица в старом овальном зеркальце; морщин не добавилось — здешний климат, при его влажности, весьма хорош против морщин, —