Последний заезд

пожинать сеяное. Пожинайте и радуйтесь, старый друг, — вы это с лихвой заслужили.

— Да, Оливер. Но каждый фермер знает и другое: отскреби сапоги у крыльца, если не хочешь натащить дерьмо в гостиную.

Следующим номером была езда на оседланных мустангах; Сирена Клэнси стал выкликать участников. Мистер Келл наконец выпустил Нордструма, они отошли, и я их уже не слышал. Я невольно улыбнулся. После услышанного все вокруг как будто посветлело. Если Запад не совсем еще цивилизован, это не значит, что здесь должна царить несправедливость. Нет — пока вожжи в руках таких людей, как Сесил Келл. Сирена Клэнси выкрикнул мое имя, и я выехал рысцой, уже в приподнятом настроении.

Мне достался старый пузатый конек по имени Прыгающий Боб. Когда он пустился бежать, часто и мелко взбрыкивая, я подумал, что его, наверное, выкармливали этими мексиканскими бобами. Ему было далеко до Мистера Суини, и выезд мой прошел тускло. Но и у остальных тоже. Тошнотворный треск сломанного колена подействовал угнетающе и на животных, и на всадников. Заканчивался второй трудный и жаркий день, и ковбоям нужно было отдохнуть от арены. Все сразу устремились в недостроенный бар под трибунами, не дожидаясь, когда огласят итоговые результаты дня.

Даже здесь было до странности тихо. Ковбои лениво стояли на дорожке, курили, разговаривали вполголоса. Чины обменивались прогнозами, игроки вели подсчеты. Единственным громким голосом был женский — Надин Роуз. Репортерша расхаживала перед своей палаткой и зычно диктовала сообщение, поглядывая в блокнот с записями. Телеграфист отстукивал текст, вздрагивая от особенно громких фраз.

— Так, точка. Еще одна ночь тревожной неизвестности, точка. Перед тем, как история возложит корону на Первого абсолютного чемпиона Западного мира, восклицательный знак. Будет ли это Краснокожий Кавалерист, тире. Или Черный Чудесник, вопросительный знак. А где эти некоронованные короли родео проводят время в ожидании своего торжества? Благородного индейца мы видим стоящим в живописном одиночестве на идиллических берегах… Что? Идиллических?

Еще прибавив звука, она продиктовала по буквам:

— И-Д-И-Л-Л-И-Ч-Е-С-К-И-Х… На идиллических берегах реки Юматилла… Что? Юматилла? Ю-М-А-Т- И-Л-Л-А!

Разговоры по обе стороны двустворчатой двери притихли под напором этого рупора в юбке. И цветистая проза сконфузила многих ковбоев. Я нашел местечко у стены, где кто-то поставил бочку с водой для мытья и поднос со стаканами недопитой выпивки. Чтобы теплая вода и брошенное виски не остались втуне, я сел на бочку, снял сапог и опустил ногу в воду. Виски было тепловатое, вода — холодноватая, но она приятно облегчила боль в ноге, на которую наступил бизон.

Вошли Сандаун с Джорджем, и я помахал им в сигарном дыму. Они помогли мне слить виски и собрать пустые стаканы, чтобы тоже поместиться на бочке. Репортерша возобновила диктовку.

— А угольно-черный ковбой, вопросительный знак. Мы видим его на другом берегу, напротив его индейского друга, он выплевывает косточки знаменитой орегонской дыни в говорливую речку, точка.

— Душно, как в могиле, — заметил Джордж, — Как будто кто-то сожрал весь воздух.

— Эти простые души — гордость своих рас и всей нашей молодой страны, точка с запятой. И я говорю: подними свой кубок в честь этих лихих всадников, запятая, Америка, запятая, ибо они герои твоего будущего.

— При такой луженой глотке, — сказал Джордж, — не понимаю, зачем ей телеграфные провода.

Он встал и поднял стакан:

— Я предлагаю тост за настоящего лихого всадника. Президента Теодора Руз-а-вельта, восклицательный знак.

Джордж был не из конфузливого десятка и провозгласил свой тост оглушительным баритоном, и никакая женщина, даже с луженой глоткой, не могла с ним состязаться. Все одобрительно закричали. Кто-то снова наполнил ему стакан. Едва Надин Роуз возобновила диктовку, Джордж опять поднял стакан:

— За могучего освободителя — Честного Авраама Линкольна!

Все закричали еще громче. Смущавшая их диктовка прекратилась. Ковбои в баре переглядывались и ухмылялись. Едва Надин Роуз стала диктовать дальше, как еще кто-то проорал тост в честь Джона Л. Салливана. Потом другой — в честь Дэниела Буна. Потом — в честь Джима Бриджера. И Джонни Эпплсида [39]. Стоило репортерше открыть рот, и тут же кто-то провозглашал тост. Мы старались не смеяться над испуганной женщиной, но это было трудно. И мы уже были не случайными встречными; мы были товарищами, людьми одной крови, объединенными сегодняшним трудом, — и потешались над посторонней. У Джорджа был дар объединять людей.

Ковбои произносили тосты до синего дыма. Я решил, что пора оказать честь благородному Югу. Я сумел встать и поднял мой сапог со звездами в синем кресте, как кубок.

— За великого Серого Солдата. Генерала Роберта Э… Уй, дьявол!..

В люке материализовалась Сью Лин и выплеснула ведро кипятка мне на ногу. Улыбнулась и пропала в парном проеме. Тост договорил за меня Сандаун:

— За генерала Роберта Э. Кастера [40].

Тосты могли бы продолжаться весь вечер, если бы не появление Буффало Билла со свитой. Мистер Хендлс нес кожаную трубу с картой, а мрачно усмехавшийся Готч держал в зубах стебелек мяты. Позади ковылял Нордструм, опираясь на руку дамы О'Грейди, как на разукрашенную трость. Пинкертоновцы торчали в двери, оглядывали публику. Группа остановилась перед Джорджем и Сандауном. Буффало Билл прищурился на индейца:

— Ты. Джексон. Уделишь минуту? Мы с мистером Хендлсом хотим услышать твое мнение о кое-каких набросках. Вон стол…

Не дожидаясь ответа, старый шоумен и зазывала направились к занятому столу. Стол мигом очистился при их приближении. Сандаун нахмурился, потом встал и пошел за ними. Джордж тоже встал со шляпой в руке, решая, стоит ли к ним присоединиться. Готч остановился перед ним и тяжелым взглядом опустил его обратно на стул. Нордструм дружески улыбнулся и потрепал Джорджа по голове:

— Мартышка. Речи произносил, говорят?

— Несколько тостов предложил, мистер Оливер.

— Молодцом. — Он махнул бармену, — Налей всем. За президента предложил, а?

— Да, сэр. Первым делом.

— А за штат?

— Три или четыре раза. Еще за Вашингтон и Монтану.

— Тогда поднимем за… — он неожиданно улыбнулся мне, — за Штат добровольцев [41], прекрасный штат Теннесси.

Я встал по стойке «смирно» — насколько смог, имея одну ногу в бочке с водой. О'Грейди заметила мое затруднение, наклонилась и посмотрела в воду.

— Я видела, как этот косматый черт наступил на вас, Джонни. Чудище! Охотники доброе дело сделали, что освободили землю от этих уродских стад. Сильно он вас?

Голос ее был ласковым, улыбка — сочувственной.

— Только большой палец примял, мэм. Мне бы сейчас тарелку бобов и поспать, завтра буду как новенький.

— Оливер, может быть, возьмем его к себе? Где еще ему будет лучше? Я бы его отвезла, а вы потом приедете с их фургоном. Я осмотрю рану и заодно распоряжусь насчет его питания.

— Прекрасная мысль, мадам О'Грейди. Уверен, у нас найдется кое-что получше фасоли.

Я посмотрел на Джорджа. В ответ он только поднял брови. Я оглянулся на стол Буффало Билла, но Сандаун разглядывал большой плакат, развернутый Хендлсом. На плакате был изображен дикарь в боевой раскраске с поводьями в руке и пегий жеребец. Лицо под боевой раскраской по замыслу должно было принадлежать Сандауну Джексону в более молодом возрасте.

— Я дипломированная медсестра, а не только наездница, Джонни, — сказала О'Грейди. — Спросите мистера Нордструма.

— Подтверждаю, сынок, и чистый гений по части ортопедии. Волшебница. Гарантирую прекрасный уход.

— Не сомневайтесь, мой сладкий. Ну, что скажете?