подслеповатыми домишками крестьян, был экспроприирован, возникло два мнения, как поступить с поместьем. Первое: превратить в красный очаг культуры и создать на его базе школу ликвидации неграмотности. Соображение было дельным. Только преследовало, так сказать, чисто местные интересы. Мнение второе имело в виду масштабы не просто одного поселка. И даже не Апшеронского полуострова. Оно имело в виду мировые масштабы: создать на базе экспроприированного владения курсы командиров Красной Армии, с тем чтобы данные будущие командиры защищали интересы трудового люда от происков эксплуататоров типа Мурсалова, заклятых врагов грядущей мировой революции.
Предусмотрительность бывшего хозяина, жившего замкнуто, не любившего посторонних взглядов и укрывшего свое владение за высоким забором, была оценена должным образом.
Так в середине двадцатых годов на тихом берегу Каспия были созданы курсы красных командиров, которые через десять с небольшим лет были преобразованы в специальную школу.
К железному распорядку Евграф привыкал медленно и тяжело. С тихой грустью вспоминал Терезендорф — самый чистый, самый тихий и славный уголок на земном шаре — и свою родную школу, которая только по какому-то недоразумению не именовалась высшей: преподавали в ней на русском и немецком языке, а еще изучались языки азербайджанский и, что в ту пору было большой редкостью, английский.
Песковский привез с собой из Терезендорфа чемодан книг, среди которых можно было найти сочинения Клаузевица, «Войну и мир», однотомник Гете на немецком языке и два тома воспоминаний близкой приятельницы Распутина — Вырубовой (оба тома были конфискованы бдительным дневальным и в тот же день пошли по рукам среднего комсостава). Имел Песковский грамоту «за третье место в зональных соревнованиях школьников по стрельбе из малокалиберного оружия», плоские черные часы — подарок отцу от Велиева, а еще черту, которая сразу же бросалась в глаза его новым товарищам, — этот гражданин восемнадцати лет обладал независимым характером и своим собственным взглядом если не на все, то почти на все события и явления окружающей его жизни, равно как и на людей, когда-либо что-либо сотворивших и тем вошедших в историю. Он мог одинаково безапелляционно рассуждать о том, как должен был играть бакинский «Темп», чтобы не пропустить в матче с московским «Локомотивом» четыре мяча, по какой стене следует совершить первое восхождение на еще не покоренный Эверест, где и на какую насадку ловить бычков в час досуга и как спать одним глазом на лекциях по военной истории, которые читал молодой преподаватель, боявшийся оторваться от учебника.
Как правило, люди с таким характером редко имеют друзей, и новые знакомые Песковского не понимали, чем привлекает он лопоухого и плечистого Пантелеева, тоже приехавшего из Терезендорфа, — парня обстоятельного, неспешного и усердного. Уж кто-кто, а Станислав Пантелеев должен был хорошо знать, что такому, как Песковский, если он не изменится, будет трудно в жизни, в особенности в той, которую он выбрал...
Эту мысль первый раз выразил вслух инструктор стрелкового дела Ариф Ашрафи.
Инструктор был невелик ростом, слегка кривоног, чтил порядок и дисциплину, шуток не любил. А это значило, что звезды на небе расположились неблагоприятно к молодому человеку по имени Евграф Песковский, что рано или поздно судьба столкнет его с инструктором, а искры, которые возникнут при этом, будут мало напоминать праздничные бенгальские огни. Однажды, заставив слушателей по нескольку раз разобрать и собрать учебные наганы, Ашрафи придирчиво прошелся вдоль столов, а потом, построив группу, спросил:
— Ихто мине скажит, зачем нужин нам этот ривельверт по имени наган, какие задачи можно решать, имея на руках вышеназванный оружие?
Если бы дело происходило в Терезендорфе, Песковский не удержался бы и попросил преподавателя перевести вопрос на русский язык, здесь же была школа со своими порядками и строгой дисциплиной. Но какой-то бес уже вселился в Евграфа. Услышав вопрос, он вызвался ответить первым.
— По-моему, этот револьвер по имени наган бывает нужен только кинорежиссерам, которые ставят военные фильмы, еще артистам, которые в них заняты. А на войне от него пользы мало, разве что с врагом нос к носу столкнешься. Попасть из нагана по движущейся цели практически невозможно. Это, повторяю, только в кино герои попадают с первого раза, в «Красных дьяволятах» например. Тугой спусковой крючок не позволяет вести прицельной стрельбы, не случайно в армиях зарубежных стран на смену этому оружию пришло другое, с иными конструкторскими и боевыми характеристиками. Думаю, что и в нашей армии наган доживает последние дни.
Инструктор не перебил, дал высказаться до конца. Только слегка покраснел от одной мысли, что ему приходится иметь дело с таким недисциплинированным и болтливым слушателем, ни черта не понимающим в деле.
Ашрафи начал спокойно, мысленно дав зарок не сбиться на повышенный тон:
— Ты ишто думишь, ты адин здесь умни, а другие кургом дураки, да? Ты адин ифсе знаишь, а во всей нашей армии нихто больше не знает, да, какой это оружие? Товарищ Ворошилов Клим тоже не знает, да? Ты не читал в газете, как он сам стириляет из эти наган? Не читал, да? Ишто, газет ваабще не читаешь? Читаешь? Может, не ифсе понимаишь, так и скажи, тебе другие, боли грамотни, помогут разбираться. Так вот, слуши, товарищ Ворошилов присутствовал на стирельбах в адной части, и там адин командир пилохо стирилял, он, когда товарища Ворошилова увидел, исказал, ишто пилохо ривольверт стириляет, пилохой папался наган. Тогда товарищ Ворошилов испокойно визял этот наган и почти ифсе пули на сентр послал. Ясна? Понятна? Теперь, пажалиста, если тибе эта ни трудна, будь добри, вазми семь боевых патронов и покажи, как ты умеешь стирилять и пачему тебе этот наган так не ниравися.
— Слушатель Песковский получил семь боевых патронов для выполнения учебных стрельб. Разрешите начать?
— Разрешаю.
— Можно обратиться с дополнительным вопросом, товарищ инструктор?
— Можно.
— А что, если я вызову вас на соревнование кто больше выбьет, не рассердитесь? — И тихо добавил: — Я готов поставить эти часы. Согласны?
Ариф Ашрафи с презрением ответил:
— Я по ифсем пиравилам должен сичас вышивирнуть тибя из строя и обратиться с рапортум на имя начальника. Если ты свой характир не изменишь, то из тебя, извините, товарищи, хреновий будет разведчик. Напишу рапорт, тебя пашлют чистить уборни. Кагда кончишь учиться, залатой ротой командовать сможешь. Справку тибе дадут. Харашо будит, да?
Стоявший рядом с Песковский Пантелеев дал ему локтем в бок: умолкни, не лезь на рожон.
Ашрафи продолжал:
— Но я никому не буду жаловаться. Ты мой характир знаешь, знаешь, ишто я не побегу к начальству, патаму со мной так разговаривать, да? Ничего, я тебя буду сам немного учить. Отставить выполнение стрельбы. После занятий будем немного поговорить.
Распустив группу, Ашрафи оставил в тире Песковского и Пантелеева.
— Ты ишто со мной так разговаривал? Умеешь хорошо истрелять? Покажи.
Песковскому было уже стыдно перед этим человеком. Зачем понадобилось унижать его? Глупо все получилось. Будто не военная школа, а черт знает что. «Для чего мне наживать врагов с самого начала, ведь со стороны, правда, может показаться, что я кажусь сам себе умнее и лучше других. Остановиться... найти слово... нет, не для того, чтобы извиниться... я ничем не обидел инструктора... чтобы как-то загладить то, что произошло. Поздно, у инструктора восточный характер. Надо было думать об этом раньше».
Ариф Ашрафи продолжал:
— Пажалиста, вот маи часы. Игде твой часы? Ходят нормально? Так, хорошо. Семь раз будишь стирлять ты, шесть раз — я. Все это добро отдадим Пантелееву, и кто вигрит, все возьмет сибе и никогда дургим говорить не будит. А тот, кто проиграит, болше не будит сиривать моих занятий глупим разговором. Согласин?
— Но зачем же мне лишний выстрел? Я не новичок.
— Лишний вистрел, чтобы ты нос високо не носил. Очень високо нос держишь. Пилохо кончится. Ясна-панятна?
