— Вот что, — обратился к помощнику Керимов. — Надо передать на берег сообщение о том, что на корабле обнаружен молодой человек двенадцати лет, ученик пятого класса из Терезендорфа. Особые приметы — писать успеваешь? — рост метр с кепкой, сам определи какой, глаза синие, волосы светлые. Ты что, из немцев будешь? — обратился к мальчишке.
— Наполовину.
— Так, еще примета — одно плечо, левое, выше правого. Пусть запросят мать, как поступить. Могу высадить в Дербенте, могу подержать на борту до возвращения в Баку. Жду распоряжения пароходства. Тетя Глаша, пристройте, пожалуйста, этого скворца на свободной койке. И найдите ему дело.
Евграф провел на корабле «Профессор Касум Гюль» шесть лучших дней своей жизни. Корабль носил имя человека, посвятившего себя изучению Каспийского моря, разгадавшего много его тайн. Керимов рассказывал о древнем загадочном городе, найденном на дне Каспия, о дороге, настоящей рукотворной дороге, которая пролегает по всему дну морскому от западного, азербайджанского, берега до восточного, туркменского.
— Знаешь, почему великим ученым был Касум Гюль? — неожиданно перешел с географических тем на педагогические добрый капитан, не имевший собственных детей и потому с охотой поучавший чужих. — Потому что, когда маленьким был, книг много читал и никуда из дому не убегал, родителям и незнакомым капитанам неприятностей не причинял. Ты тоже много учись, взрослых слушай, если человеком хочешь стать.
— А я буду или моряком, или летчиком, или пограничником. Одним словом, военным. Дядя Кандалинцев учит меня разным наукам: карту читать, вещи запоминать, сколько в комнате разных вещей, в тир водит, я уже сорок два очка выбиваю из пятидесяти... Правда, на двадцать пять метров. Говорит, что отдаст меня... в военное училище. А еще говорит, что я должен самостоятельности учиться.
— Не так, не так ты его понял. Кандалинцеву неприятно будет, когда узнает, что ты сбежал из дому. Знаешь что, давай напишем ему письмо и признаем собственные ошибки и будем на них учиться.
И капитан Керимов, честный морской служака, начал развивать мысль о том, что это такое критика и самокритика в наше время, какую силу они представляют и как важно извлекать уроки из допущенных ошибок, но вдруг услышал простодушный вопрос:
— Дядя Керимов, а у вас лицо коричневое от рождения или от загара? Вообще здесь у вас все люди темнее, чем у нас в колонии. А можно ли ловить рыбу с борта? Правда, что в открытом море можно на удочку поймать кутума?
— Ты слушай сперва внимательно, что тебе говорят, а потом спрашивай. Перебивать не годится. Когда домой приедешь, будешь мне писать, как учишься и как живешь. Нам один день плавать осталось. От матери тебе нагорит небось, и правильно. И от Кандалинцева тоже, и тоже будет правильно.
— Зато Славка Пантелеев, — мечтательно произнес Евграф, — от зависти лопнет.
В доме Песковских на видном месте, над кроватью отца, висела старая, пробитая пулей Рипы фотография, на которой молодой красный командир Арсений был снят в кругу боевых друзей. Отец стоял вторым справа во втором ряду, в полушубке, перетянутом широким поясом: ремень через плечо, алый бант на отвороте, кубанка чуть набекрень, молодецкий взгляд и независимо вскинутая голова. А рядом в такой же точно папахе-кубанке стоял командир, который был чуть ли не на полголовы выше отца, — Марков Иван Валентинович. По летам он был одним из самых младших в группе, по званию — командир кавалерийского полка — самым старшим.
Марков Иван Валентинович был побратимом Арсения. Однажды, когда белые окружили его выбившийся из сил, не спавший и не сходивший с коней двое суток отряд, Марков пробился к нему на помощь, от верной гибели спас. С побратимом и снялся рядом.
Много раз рассказывал отец сыну о тех днях, хотел, чтобы знал маленький Граня о таких понятиях, как верность и мужская дружба, чтобы понимал, что есть в этом мире вещи, которые повыше жизни людской ценятся. Только не всегда настоящий мужчина о тех вещах говорит. Глубоко в себе носит память о них и ждет часа, когда сможет ответить добром на добро. Дождется — и не будет счастливее никого, ибо истинно счастливым делает человека сознание исполненного долга.
Старший Песковский верил, ждал, что когда-нибудь сможет ответить Маркову, да с каждым годом все меньше надежд оставалось на это. Марков шел в гору, поступил в академию, по всему чувствовалось, растет большой командир.
А Песковского партия послала в небольшой городок на юге налаживать новую жизнь, бороться с беками и кулаками, учить людей понимать, что такое коллективный труд и локоть товарища и что это за вещь такая — социалистическое распределение продукта. Песковский был незаметным, но и незаменимым участником всесветного процесса, который продолжился десятилетия спустя в Болгарии и на Кубе, в ГДР и Польше, в Чехословакии и Вьетнаме... Не было бы всего этого, нет, не было бы, если бы не жертвовали сном своим, здоровьем и жизнью Песковские в те кошмарные и святые двадцатые годы.
Да, и жизнью тоже.
Но у Песковского есть сын. Кто знает, быть может, ему дано отплатить Маркову за добро?
Часто вспоминал об отце маленький Евграф и о его верном друге и мечтал вырасти таким же смелым.
Как писала старая терезендорфская хроника «Seitdem sind viele Jahre ins Land gegangen»[8].
Кандалинцев слово сдержал.
За несколько дней до окончания средней школы Песковского и Пантелеева пригласили в комитет комсомола. С ними беседовал незнакомый человек со шпалой в петлице. Он рассказал о новой специальной школе, открывшейся под Баку, о том, кого туда принимают и кого готовят.
Молодые люди понимали, что, если тотчас встанут и скажут «да», покажутся со стороны легкомысленными. Они должны были дать ответ через три дня. Эти три дня тянулись долго-долго.
...Перед отъездом Евграф пошел с матерью на могилу отца. Принесли цветов. Постояли, помолчали. Время и дожди сделали едва заметными слова на памятнике:
«Мы недолго живем, чтобы Родина долго жила».
— Сын мой, запомни эту минуту, запомни... Мне будет трудно без тебя, одиноко... Но если я буду знать, что вырастила сына, достойного своего отца, мне будет не так трудно, родной. Ты не знаешь, кем он был для меня.
— Знаю, мама, знаю.
ГЛАВА ВТОРАЯ
ШКОЛА
В небольшом, прилепившемся к самому Каспию поселке с песчаными улицами, невысокими глухими заборами, инжирными садами и виноградниками стоял особняк, окруженный высокой красивой решеткой с затейливым орнаментом. В тринадцатом году эту решетку выписал из Петербурга бывший владелец поместья бакинский нефтепромышленник Мурсалов. За три года до того тихому мардакянскому хлебопеку пофартило: на небольшом участке рядом со свалкой, купленном за бесценок, ударил фонтан. На радостях он, не пожалев шальных денег, скупил землю вокруг. Соседские дома располагались не ближе двухсот сажен.
В многоцветном просторном доме со шпилем — шпиль был виден издалека и служил ориентиром кораблям, державшим курс к бухте, — коротала лето семья из девяти человек. Было же в «сарае», то есть во дворце, сорок восемь комнат, два зала для гостей и много подсобных помещений, в том числе манеж для личных экипажей Мурсалова и новый гараж, в котором стоял и ждал лучших времен плохо приспособленный к узким песчаным улочкам «форд».
После того как роскошный дворец, возвышавшийся над бедным селом, над покосившимися
