– Если уж здесь и будут стрелять, то по моему приказу, – замечает генерал. – Завтра я в любом случае лечу в главный штаб фюрера. Вы не хотите проводить меня до Локни на моем бронированном автомобиле?
– С удовольствием, господин генерал.
– Я должен возвращаться в Дно.
Генерал граф Арним был тем беднягой, которому после поражения генерала Роммеля в Африке достался разгромленный корпус армии. Ему пришлось стерпеть унижение (он вынес его хладнокровно), когда генерал Эйзенхауэр отказался ему, пленному, подать руку. Потом генерал Монтгомери, маленький человек в ухарском берете, от души пожал ему обе руки. Граф Арним во всех отношениях был достоин крепкого рукопожатия.
Партизаны
21 июня в четыре утра мы отправляемся в путь. Маршрут пролегает по территории, где действует крупный партизанский отряд, насчитывающий около трехсот человек. По распоряжению полковника наш бронированный автомобиль сопровождают два танка. Рассказывают, что ночью партизаны пересекли трассу и заложили мины, после чего снова скрылись в лесу.
В Локне мы сердечно прощаемся с генералом Арнимом. Далее до Дно я добираюсь на обороняемом вспомогательном поезде. Внезапно около Шицинова происходит вынужденная остановка. Наши танки едут вперед одни. Что случилось? Обнаружен партизанский отряд. До нас отчетливо доносится шум боя. Медленно текут часы. Мы ждем. Партизаны скрылись в лесу, их пытаются окружить.
Проходит целая ночь. Лишь под утро дорога снова свободна. Едем дальше в Дно. По пути проезжаем место сражения. Все кончено. Слева и справа от железнодорожного полотна лежат тела убитых.
Мы уже в двух километрах от города, видны дома, как вдруг раздается ужасающий грохот. Земля содрогается от мощных взрывов. Поезд так резко тормозит, что нас отбрасывает в разные стороны. Только тут до нас доходит, что произошло: русские бомбят вокзал и лагерь с боеприпасами возле Дно. Выскочив из вагона, мы с изумлением наблюдаем за буйством адского огня. Один за другим взрываются снаряды. Периодически в воздух взлетают картузы[41] с боеприпасами. Должно быть, в городе дела совсем плохи.
А в это время на вокзале меня как раз должна была встречать машина медицинской службы. Если водитель, добродушный швабский парень, приехал вовремя, он наверняка попал под бомбежку. Я беспокоюсь о нем.
Медленно тянутся минуты, часы. Наконец, становится спокойнее, нам дают знак, что можно ехать. Поезд потихоньку приближается к вокзалу, к горящим и дымящимся развалинам. Мы останавливаемся, немного не доехав до конца. Я в спешке спрыгиваю с поезда и во всей этой сутолоке пытаюсь разыскать водителя с автомобилем. Но их нигде не видно – никаких следов. Оставив всякую надежду, в конце концов бегу в военный госпиталь, расположенный неподалеку. И что я вижу? У входа, цел и невредим, стоит наш водитель и посмеивается. Я хватаю его за плечи:
– Дружище, слава богу, вы живы. Неужели во время этой заварушки с вами ничего не случилось?
– Нет, нет, – отвечает он на своем швабском диалекте, – я приехал слишком рано, господин капитан, и дожидался здесь. Едва собрался выезжать, тут и громыхнуло. С машиной тоже все в порядке.
Лазарет совсем не пострадал. Лишь доставили несколько новых раненых. И стекла повылетали.
На этот раз обошлось.
Стул на цепи
В Порхов нагрянул главный врач армии. Нас, консультантов, вызвали к нему. Наверное, он хочет призвать меня к ответу по поводу моей беседы с генералом фон Арнимом. Он появляется в окружении огромной свиты, выходит из моторного вагона, точно предводитель войска, а все мы выстраиваемся перед ним. Отдав дань служебным формальностям, он требует, чтобы я проследовал за ним в вагон для особого разговора. Ага, думаю, началось. В купе он резко налетает на меня:
– Что было нужно от вас генералу фон Арниму? Что вы с ним обсуждали? Я требую подробностей!
– Господин генерал пригласил меня в гости, – отвечаю я подчеркнуто любезно. – Его интересовало хирургическое лечение раненых в районе Холма. По долгу службы я ввел его в курс дела.
– Вы не имеете никакого права обсуждать ни с кем из корпусных генералов или дивизионных командиров медицинские вопросы и организацию медицинской службы. Эти господа ничего в них не смыслят и не разбираются в таких вещах.
Улыбнувшись, я отвечаю:
– У меня совершенно не возникло такого впечатления, господин генерал-майор. Напротив, оба господина проявили большую заинтересованность и любопытство. Господин генерал даже попросил меня поподробнее рассказать ему о некоторых болезнях. Например, о газовой гангрене. Конечно, мы обсуждали и другие вопросы.
– Какие?
– Общего характера.
– Яснее!
– Проблемы развития медицинской службы в настоящее время.
– Иными словами, вы позволили себе критику!
Я молча смотрю на него. Он резко отворачивается и вперяет взгляд в окно. Я упрямо молчу, предоставляя ему слово. После недолгой паузы он с яростью заявляет:
– Ваше поведение мне не нравится. Давайте, скажем так, по-дружески раз и навсегда расставим точки над «i». Я вас знаю. Ваша критика граничит с бунтом. Этот пункт содержит определенные параграфы, господин профессор. Разложение вооруженных сил и прочее. Весьма опасные. Вам понятно?
Если ты со мной так, думаю я про себя, ладно. И отвечаю:
– Слушаюсь, господин генерал-майор.
– И еще кое-что…
Моя непокорность приводит его в бешенство, он срывается и начинает осыпать меня не имеющими никакого отношения к делу упреками и мелкими придирками. На каждый упрек, на каждую придирку я упрямо и совершенно невозмутимо отвечаю: «Слушаюсь, господин генерал-майор».
Постоянно только «Слушаюсь, слушаюсь».
Что я при этом думаю, уже мое дело. В конце концов он выдохнется. Когда он, наконец, замолкает, я словно между прочим спрашиваю:
– Господин генерал фон Арним все-таки получил тот полевой госпиталь, который простаивал без работы? Он хотел его вытребовать.
Тут у него перехватывает дыхание. Он пристально смотрит на меня, еле сдерживаясь от злости. Затем, правда уже приглушенным голосом, злорадно констатирует:
– Значит, это все-таки вы подсказали ему. Я мог бы и сам догадаться. Вы понимаете, что это означает?
– Разумеется, господин генерал-майор! Подкрепление для брошенного полевого госпиталя «масляно- сметанной дивизии», – говорю я чрезвычайно серьезно, а про себя посмеиваюсь.
Он что-то бормочет, однако больше не возвращается к этому неприятному вопросу. Потом вдруг неожиданно, безо всяких переходов, выражает желание узнать, что за большое запечатанное письмо господин инспектор в служебном порядке направил мне лично.
Сделав вид, что не замечаю его любопытства и неуверенности, я деловито сообщаю:
– В своем письме господин инспектор попросил меня написать пять глав о раневых инфекциях, гангрене, столбняке, сибирской язве и прочем для большой книги, которую он планирует издать. Кроме того, на следующем заседании большого ученого совета Военно-медицинской академии в Берлине я должен сделать доклад о противогангренозной сыворотке и присоединиться к работе над проблемами переливания крови. Все это довольно сложные задачи.
– Ах, вот оно что, – протяжно произносит он и, кажется, переключается на другую тему.
Он размышляет. Я опережаю его:
– Само собой разумеется, что я согласился. Вы же понимаете, я не могу отказать господину инспектору.
Он хочет знать подробности. Делает вид, как будто внезапно заинтересовался наукой, однако ему это не
