ожидали, могли спикировать на нас в любой момент. К нашему большому удивлению, не было видно ни единого самолета противника. Это было тем более странно, поскольку бой завязывался явно в пределах досягаемости британских истребителей, менее чем в 100 морских милях как от Сингапура, так и от Куантана.
Не было видно никаких других самолетов, кроме тех, которые сейчас с ревом мчались в атаку. Позднее мы узнали, что третий самолет-разведчик, пилотируемый младшим лейтенантом Хоаси, первым заметил вражеские линкоры и оповестил об этом все бомбардировщики. Сообщив о присутствии флота противника и узнав, что наши бомбардировщики мчатся к указанному месту, Хоаси полетел бомбить авиабазу в Куантане, чтобы помешать возможному взлету вражеских истребителей.
Без вмешательства со стороны истребителей противника у нас в атаке были развязаны руки. Координируя свои действия с 1-й эскадрильей, я вел свою эскадрилью в атаку, чтобы торпедировать вражеские корабли с обоих флангов. 1-я эскадрилья делала круги в четырех милях впереди от вражеских судов и была практически готова начать свою торпедную атаку. Рядом с кружащими самолетами вовсю рвались зенитные снаряды. В промежутках между разрывами снарядов, оставлявшими белый дым, просматривались наши самолеты.
Ни один зенитный снаряд не разорвался поблизости от моей эскадрильи. Возможно, облака помогали нам скрываться от вражеских артиллеристов. Я рассматривал корабли противника в бинокль. Большие корабли двигались прямым курсом с эскортом из трех эсминцев по бокам. Эсминцы шли чуть впереди линкоров со скоростью выше 26 узлов. За кораблями, разрезавшими воду, были четко видны длинные белые буруны.
Длинный узкий хвост белого дыма двигался вперед от второго линкора. Позднее я узнал, что это был результат прямого попадания бомбардировщиков авиакорпуса Михоро, которые произвели первую атаку в 12.45. Не было сомнений, что это был линкор. Однако, когда я тщательно рассмотрел корабль, он мне показался похожим, ну точь-в-точь, на наш линкор «Kongo»! Мы ничего не знали о местонахождении наших собственных надводных кораблей в этом регионе, вовсе не исключалось, что под нами на самом деле был «Kongo». В моей памяти было еще свежо то, как мы чуть не отбомбились прошлой ночью на «Chokai», и у меня застыла кровь от мысли, что, может, мы атакуем свой собственный корабль.
Тем не менее, бомбардировщики 1-й эскадрильи один за другим устремлялись вниз в атаку, а вражеские артиллеристы (если это действительно был враг) заполняли небо разрывами зенитных снарядов. Я еще не преодолел нерешительность в отношении атаковать или нет. Я связался со своим наблюдателем и задал ему вопрос о том, что это за корабли, сказав, что корабль под нами здорово напоминает «Kongo». Для меня было шоком услышать его ответ: «Мне тоже кажется, что он похож на „Kongo“.
Мы оказались в ужасной ситуации. Я не мог решить, был ли это британский линкор или на самом деле „Kongo“. Я бывал на „Kongo“ три года назад и сейчас пытался восстановить в памяти внешний вид линкора. Признаться по правде, я не изучал до деталей конструкцию британских кораблей, а вместо этого занимался американскими военными кораблями. А мои познания в британских кораблях были весьма скупы.
Что еще более осложняло ситуацию, это непрекращавшиеся сигналы с третьего самолета нашей эскадрильи: „Не наш ли это флот?“ И второй, и третий бомбардировщики наблюдали за моим самолетом, ожидая моего решения. Даже если бы перед нами был наш флот, у него не было бы иного выбора, кроме как открыть ожесточенный огонь, когда какие-то самолеты готовятся его атаковать. А наши бомбардировщики только что атаковали. Нельзя полагать, что флот вражеский, только на том основании, что он защищается и обстреливает наши самолеты.
Моя эскадрилья вновь запрашивала у меня указаний, что делать. А я не знал, что делать. К этому времени наши бомбардировщики достигли идеальной точки для начала торпедной атаки. Сейчас мы летели на высоте 1700 футов. Облачность неуклонно сгущалась, и видимость пропорционально ухудшалась. Для нас было бы невыгодно атаковать корабли с кормы. Наша авиагруппа дерзко кружила вверху под защитой облаков и вновь проверила расположение наших целей. Отсюда линкор был очень хорошо виден. Я почувствовал облегчение. Теперь я был уверен, что корабль под нами – не „Kongo“.
От нервного возбуждения меня вновь охватила дрожь. Мы развернулись и опять вернулись в облачный покров. Чтобы обмануть противника, мы, летя в облаках, изменили курс и в конце концов выскочили из них ниже нижней кромки, готовые к атаке. Это было возможно, потому что слой неоднородной облачности располагался между 1000 и 1700 футами.
Мы начали атаку с высоты 1000 футов с расстояния примерно в полторы мили от противника. Как только мы выскочили из защитного слоя облаков, вражеские артиллеристы заметили нас. Флот ощетинился очень плотным заградительным огнем, пытаясь сорвать атаку до того, как будут пущены торпеды. Небо было полно разрывов зенитных снарядов, от которых самолеты вовсю трясло.
Второй линкор уже начал двигаться зигзагом, пытаясь уйти от бомб, и совершал в этот момент крутой правый поворот. Угол цели все уменьшался и уменьшался, так как нос корабля постепенно поворачивался в моем направлении, отчего мне становилось все сложнее направить торпеду в корпус судна. Походило на то, что ведущий торпедоносец будет вынужден атаковать из самой неудобной позиции. Но это позволило другим самолетам, следовавшим за мной, торпедировать цель в самой лучшей позиции.
Воздух был полон белого дыма, рвущихся снарядов и трасс, исходящих от зенитных пушек и пулеметов. Из-за яростного заградительного огня я спустился чуть ли не до морской поверхности. Индикатор скорости показывал более 200 узлов. Не помню вообще, как я управлял самолетом, как целился и на каком расстоянии от корабля, когда я выпустил торпеду. В пылу атаки я рванул рычаг спуска торпеды. Я действовал почти подсознательно, тут включились в работу долгие месяцы интенсивных тренировок.
Перед самолетом неожиданно возник контур огромного линкора. Пролетая очень близко к возвышавшейся корме, я сделал резкий поворот и умчался от корабля. Начал делать в воздухе большой круг по часовой стрелке, поспешно выводя стонущий бомбардировщик по восходящей крутой спирали. Несколько снарядов разорвалось поблизости от нас. Моторы все еще надсадно ревели, а мой самолет получил незначительные повреждения. Я резко набрал высоту и выровнял самолет, пока мы все еще оставались в облаках. Перевел дух и заставил свои напряженные мышцы расслабиться.
Вдруг мой наблюдатель, спотыкаясь, пробрался ко мне через узкий проход, крича на ходу:
Я начал снижаться, по-прежнему находясь в облаках. Вторая торпедная атака могла оказаться очень опасной, вражеские артиллеристы уже наготове и, должно быть, поджидают нас. Мне было вовсе не по душе вновь лететь сквозь шквал зенитного огня, который будет еще плотнее, чем до этого. Мы спустились ниже нижней кромки облаков. И оказались по борту вражеского линкора, который только что начал выполнять широкий разворот. Удача была на нашей стороне – просто лучше не бывает!
Я дал полный газ, чтобы набрать максимальную скорость, и полетел на бреющем полете над самой водой. На этот раз я с силой рванул рычаг спуска торпеды. Под аккомпанемент пуль и осколков, барабанивших по корпусу, я ощутил сильный толчок после того, как торпеда сбросилась и погрузилась в воду. С нашей стороны непростительно было не заметить отсутствие толчка при первой торпедной атаке.
Командир 1-й эскадрильи сообщал по радио о результатах атаки.
Я подождал, пока соберутся бомбардировщики моей эскадрильи. В пылу боя мы были сконцентрированы только на том, чтобы добиться прямых попаданий торпед во вражеские корабли. Мы не обращали внимания ни на что, кроме того, как разрядить свои торпеды в британские линкоры. Мы даже забыли позаботиться о собственной безопасности. Однако, как только торпеды были пущены, к нам вернулась способность проанализировать ситуацию. Самолеты были окутаны трассами пуль и разрывами зенитных снарядов, и то и дело по фюзеляжу и крыльям барабанили пули и осколки. Каждому из нас казалось, что все пушки нацелены только на его самолет. И тут пришел страх за свою собственную жизнь.
Разве нельзя это считать нормальной человеческой реакцией, тревогой за свою жизнь? В этом
