На следующий день под вечер Сумико побежала к Яэко, и они отправились в путь. Они пошли к водоему, но, не дойдя до него, свернули вправо и спустились в узенькую лощину, где во время войны рыли подземный ход, а потом завалили вход камнями.
Пройдя лощину, они стали подниматься. На этот раз проводником была Яэко, и она не жаловалась на трудный путь. Около утеса с тремя красными соснами тропинка разветвлялась. Они пошли вдоль подножия отвесной скалы и перешли бамбуковый мостик, перекинутый через ущелье, загроможденное каменными глыбами. Отсюда тропинка шла круто вверх между кустами оранжевых и фиолетовых диких азалий.
— Запомни этот камень, похожий на дельфина, поднявшего хвост, — сказала Яэко. — Это и в темноте можно разглядеть. В следующий раз пойдешь сама.
— А вдруг собьюсь с пути? Можно ставить какие–нибудь метки? — спросила Сумико.
Яэко сердито нахмурилась и покачала головой:
— Полицейские увидят эти метки и поблагодарят Сумитян.
За кустами что–то зашуршало. Сумико тихо вскрикнула и застыла на месте. Яэко тоже остановилась и стала прислушиваться.
— Это змея, — сказала Сумико.
Шуршанье повторилось. Из–за деревьев послышался прерывистый свист. Яэко свистнула и пошла дальше.
Между сваленными деревьями чернел шалаш рядом с кучкой обожженных камней — остатками печи углежогов. Яэко щелкнула несколько раз языком, затем издала звуки, похожие на попискивание птички. Из шалаша ответили таким же попискиванием. Девушки подошли поближе. Из шалаша показалась голова Рюкити, повязанная утиральником. Сумико, отвернувшись, поправила волосы и подтянула шаровары.
В шалаше, устланном соломой, сидел тот самый краснолицый рыбак Матао, который был на собрании в доме учителя. На ящике, заменявшем столик, рядом со свечкой, воткнутой в бутылку, лежала большая железная доска. Матао клал на доску листы бумаги, накрывал желтой бумагой и проводил по ней валиком, смазанным черной краской.
— Это гарибан, — сказал Рюкити.
Сумико, подсев к ящику, почтительным взглядом обвела прибор.
Но Яэко не проявляла никакой почтительности. Провела пальцем по железной доске, поднесла его к носу и поджала губы.
— Грязно. Надо протирать почаще, чтобы бумага не пачкалась. А то, что в прошлый раз принесли, готово?
Рюкити виновато хмыкнул и, присев к ящику в углу шалаша, стал писать на желтоватой бумаге железной палочкой. На этом ящике стоял маленький железный фонарик со свечкой внутри.
— Надо было сделать к сроку! — строгим голосом произнесла Яэко. Она заглянула через плечо Рюкити. — Почему пишешь своим почерком, а не меняешь? Все буквы валятся на правый бок и приплюснуты, сразу видно, кто писал. Так не годится. А там что печатают?
Рюкити кивнул в сторону Матао.
— Матао принес материалы для ихнего журнала. Икетани обещал им прислать гарибан, но они решили первый номер выпустить как можно скорее.
Яэко снова поджала губы.
— Здесь у нас запасной гарибанный пункт. Если будем печатать для всех… Это не годится.
— Только на этот раз, — тихо сказал Рюкити. — А следующий номер…
— И это не годится, и то не годится. — Матао громко фыркнул. — Прежде чем лезть с замечаниями, надо сперва стать мужчиной. Надо помнить свое место.
Яэко покосилась на него и повернулась к Рюкити.
— А тот парень из поселка Куротани тоже все время ругал женщин, говорил, что нельзя пускать женщин на собрания и в кружки. А потом оказалось, что он доносил обо всем полиции. Из–за него запретили гулянье с митингом. Поэтому пускать сюда можно только хорошо проверенных…
Рыбак с шумом провел валиком по бумаге, ударил кулаком по ящику и, повернувшись к Яэко, прохрипел:
— Слушай, ты… придержи язык!..
Но в этот момент Сумико, заглянув в отпечатанный лист, поджала губы, подражая Яэко, и сказала строгим голосом:
— Ничего нельзя разобрать. Грязно напечатано.
— Тушь такая, — буркнул Матао.
— Надо эту штуку вести мягко, а не наваливаться со всей силой, — сказала Сумико. — Это не весло.
Матао смерил ее взглядом и скривил рот.
— У нас в поселке… когда девчонки разговаривают с мужчинами…
— У вас в поселке, — перебила его Яэко, — старики бьют взрослых парней по мордам, а те только кланяются. А в прошлом году у вас в поселке лечили одну старуху… положили ее на берегу и стали дубасить баграми, чтобы выгнать дух лисицы, сломали ребро и чуть не убили. Самые отсталые люди — это рыбаки. Славятся на всю Японию.
— Задаваки и трусы, — добавила Сумико. — Славятся на весь мир.
Рютян повалился на солому и захихикал. Матао, свирепо нахмурившись, оглядел девушек и, отвернувшись, плюнул.
— Прямо дикие кошки, — прошипел он. — Совсем бешеные.
Яэко и Сумико переглянулись и улыбнулись. Яэко взяла отпечатанный лист и стала читать вслух:
Горы —
Фудзи, Сиранэ,
Ходака, Яри, Акадаке!
Почему за вас отдуваются вулканы Асама и Сакурадзима?
Эй вы, горы Японии,
от Хоккайдо до Кюсю, — пришло время!
Начните выдувать из себя пламя,
так чтобы небо и земля накалились докрасна!
Извергайте с грохотом бушующее пламя!
— Эго только часть длинного стихотворения, — сказал Рюкити. — У них не хватает материала, и поэтому взяли из токийского журнала «Народная литература».
— А это откуда? — спросила Яэко, перебирая ранее отпечатанные листы.
— Это из сборника стихов рабочих осакского водопровода.
— Надо свои печатать, а не списывать из других журналов, — проворчала Яэко. — Нечего затевать, если своего материала нет!
— Надо попросить Ясаку, чтобы для их журнала написал одно хокку, — сказала Сумико. — Как лечат старух…
Рюкити прыснул. Матао пошевелил губами, но промолчал.
Яэко показала на желтые листы, лежащие около гарибана:
— Материалов уже достаточно. Когда выпускаете?
Матао посмотрел на нее и, повернувшись в сторону Рюкити, пробурчал:
— Хотели завтра, но не успеем…
— А как назвали журнал? — спросила Яэко.
— Наверно, «Голос лисицы», — сказала Сумико.
Матао сделал вид, что не расслышал. За него ответил Рюкити:
— «Кормовое весло». Это Матао придумал
— Хорошее название, — сказала Яэко и, подсев к гарибану, завернула рукава халата.
Когда все было отпечатано, Матао впервые улыбнулся.
