не придумано медицинского термина. Сам Кэгни определяет свой диагноз как виски «Джек Дэниеле». Вдобавок к этому он страдает «Мальборо», хотя и не сильно. По крайней мере, так считает сам Кэгни. К счастью, ни одна из его болезней не представляет угрозу дляжизни. Точнее, ни одна из его болезней не представляет угрозу для жизни, если не бегать по улицам за преступниками.
Задержанного усаживают в полицейскую машину и увозят. Кэгни провожает автомобиль взглядом. Из второй машины выходит полицейский и подходит к Кэгни, упершись руками в бедра, как шериф из какого- нибудь старого вестерна. Такое чувство, что он в любую секунду готов выхватить из кобуры револьвер.
–Сэр, вы можете идти?
Кэгни смотрит на полицейского, похожего на Кэри Гранта, и утвердительно кивает, понимая, что не в силах выдавить не звука. Такое чувство, что жара и злость выжгли ему все дыхательные пути от гортани до самых бронхов.
Наконец, он кое-как выдавливает:
–Что вы хотели?
–Вам придется проехать с нами в участок.
–Зачем?
–Чтобы составить протокол.
–Для чего?
–Чтобы мы могли привлечь того мерзавца к ответственности за похищение детей.
Кэгни становится противно, что констебль хочет показать себя приверженцем старых моральных устоев, пока его не видит и не слышит никто из посторонних. Кэгни знает, что в зале суда полицейский ни за что не назвал бы этого мерзавца мерзавцем. В зале суда он лишь нервно оглядывался бы по сторонам – вдруг рядом стоит какой-нибудь святоша или политкорректный болван.
–Я могу рассказать вам все, что знаю, прямо здесь, – с усилием выдавливает Кэгни.
Он делает глубокий вдох, из последних сил стараясь не упасть на землю, и вновь прислоняется к стене с самым непринужденным видом, какой только может изобразить.
–Я сидел в своей конторе, когда услышал женский крик... – Кэгни делает еще один глубокий вдох и продолжает: – Женщина кричала, что кто-то схватил ее ребенка... – Снова вдох. – Я выскочил на улицу и увидел, что какая-то девица уже преследует похитителя, а мать ребенка бьется в истерике... – Лицо Кэгни заливается краской, легкие разрываются от боли. – Что мне оставалось делать? – Он делает паузу, чтобы подчеркнуть сказанное и глотнуть еще немного кислорода. – Хотя вам нужно поговорить с той девицей, а не со мной. Когда я нагнал их, ребенок был уже с ней...
Надо успокоиться, черт побери. Успокоиться и немного отдохнуть.
Кэгни опускает голову и смотрит себе под ноги. Он вдруг сознает, что здорово удивлен происшедшим. В последние годы его редко что удивляет, однако сейчас он действительно удивлен. Та девица просто дура. Когда Кэгни пробегал мимо, она лежала, скрючившись, на земле и, возможно, была серьезно ранена. Тем не менее поступок сильный. Глупый, но сильный. Кэгни утвердительно покачал головой, а затем потряс ею. Конечно, девице повезло. Она не смогла бы оказать серьезное сопротивление, если бы маньяк переключился с ребенка на нее. На свете еще остались вещи, которыми надлежит заниматься исключительно мужчинам.
–Вы должны проехать в участок для составления протокола.
—Констебль смотрит на него с удивлением, и Кэгни сразу понимает, что у того на уме. «Почему он не хочет стать героем?» – недоумевает глупый полицейский. Он не знает Кэгни – тому совсем не по душе, что после спринтерской пробежки и разговора с полицией придется еще и ехать в участок. Ему не нужны никакие медали.
–Я тут ни причем, – говорит Кэгни. – Обратитесь к девушке.
– Если вы так любите оставаться в стороне, сидели бы в своей конторе, а теперь вам придется проехать в участок.
Констебль берет Кэгни за локоть и ведет его к полицейской машине. Кэгни не сопротивляется. Он израсходовал свои силы на целый месяц вперед.
В полицейских машинах ему не доводилось ездить больше десяти лет, но запах здесь ничуть не изменился – запах страха и дезинфицирующих средств. У Кэгни появляется чувство, что его арестовали. Машина тормозит перед светофором. Человек из стоящего рядом автомобиля заглядывает в салон. Кэгни опускает голову и принимается разглядывать собственные колени.
–Вы сегодня здорово поработали, – говорит полицейский с водительского места.
Кэгни не отвечает.
Внезапно оживает рация, и констебль примерно минуту с кем-то болтает, время от времени издавая короткие смешки. Наконец, разговор прерывается громкими помехами, и полицейский, выключив рацию, снова поворачивается к Кэгни. Сейчас они стоят перед пешеходным переходом, пропуская пожилую пару с черным Лабрадором. Старики с собакой переходят улицу с таким видом, будто вся дорога принадлежит только им.
–Не знаю, может, вам в кофе чего-то подмешали? – говорит констебль. – Та девушка тоже ни в какую не хотела ехать в участок. Заявила, что торопится в тренажерный зал, представляете?! Не исключено, что вы спасли ребенку жизнь, а приходится чуть ли не наручники вам надевать, чтобы составить протокол!
Констебль смеется. Кэгни смотрит на него с нескрываемым раздражением. Полицейский отворачивается и, покачав головой, бормочет себе под нос, но достаточно громко, чтобы услышал пассажир:
–Хам...
Кэгни смотрит в окно. Она торопилась в тренажерный зал?! Спасла мальчишке жизнь – и собиралась идти поднимать тяжести?
–Черт побери...
Констебль слегка поворачивает голову в сторону Кэгни, а тот громко добавляет для самого себя:
–Куда катится наш мир?
Я нетерпеливо прохаживаюсь перед полицейским участком, дожидаясь, когда приедет вызванное такси. Полицейские собирались отправить меня домой на служебной машине, но я отказалась, заявив, что плачу налоги не для того, чтобы они в рабочее время катали неизвестно кого на служебном транспорте. По правде говоря, мне просто не понравилось сидеть на заднем сиденье за толстой стеклянной перегородкой – дело в том, что я очень плохо в ней отражалась.
Я собираюсь ехать в тренажерный зал, но не потому, что я помешана на занятиях спортом, а потому, что хочу немного отвлечься. Хочу забыть о том, что случилось сегодня утром. Полицейские в участке все время называли это «происшествием» и в протоколе написали точно так же. Если честно, мне гораздо легче думать о случившемся как о «происшествии». По крайней мере, становится не так страшно... Надо как можно скорее выбросить из головы подобные мысли. Не хочу весь день фантазировать о том, что могло случиться со мной и ребенком.
В полицейском участке я провела всего пару часов. Там было довольно тихо, совсем не так, как показывают в фильмах; по крайней мере на стенах не висели жуткие фотографии расчлененных проституток. Меня напоили кофе. Полицейские все время шутили и, судя по всему, получали искреннее удовольствие от своей работы. Медицинский осмотр, занявший около часа.
проходил в маленькой комнате с зелеными стенами, неоновой лампой, старой белой ширмой на колесиках и древней больничной кушеткой, которая выглядела так, словно последние несколько лет ею пользовались только на самых веселых подростковых вечеринках.
Во время осмотра я чувствовала себя очень неловко – во-первых, боялась подцепить какую-нибудь заразу, а во-вторых, смущалась из-за обвисшей кожи на животе, когда меня попросили поднять блузку. Кроме того, я еще долго продолжала плакать. Доктор сказал, что это шок. Молодая женщина-полицейский с густыми бровями пару раз взяла меня за руку и назвала очень храброй. От этого я, естественно, разревелась еще сильнее. Я вообще не умею принимать комплименты. Моя рука невольно тянулась к лицу, чтобы прикрыть глаза, из которых с новой силой лились крупные слезы, а женщина-полицейский всякий раз опускала ее обратно – то ли для того, чтобы измерить кровяное давление, то ли для того, чтобы понаблюдать за моим смущением.
