находятся один-два, которые начинают пить вино, как лагер. Выпивают галлоны этой штуки и начинают сходить с ума. В Париже примерно сотня англичан забурилась в один паб, и начался дринч. Там были разные клубы, и все распевали песни, потому что больше делать было нечего, так как французов нигде не было видно. За неимением лучшего весь бар начал петь ШПОРЫ ЕДУТ В АУШВИЦ. Мы смеялись, потому что это показывает, как все ненавидят Шпоры. Но там был один здоровый скинхед, он выглядел сильно недовольным; дело было в том, что он был жиндосом. Не в смысле евреем, а в смысле он болел за «Тоттенхэм». Харрис потрепал его по затылку, мол, «не беспокойся парень», и скин сказал «вы не правы, парни, на Уайт Харт Лэйн не все жиндосы, я ненавижу звезду Давида так же, как все вы, я такой же англосакс». Мир сейчас перевернулся с ног на голову, все не на своем месте.
Мы отправились бродить по палубе и встретились с Билли и Фэйслифтом. Мы заметили портсмутских парней и перетерли с ними. Все те же лица, знакомые по матчам сборной. Основа 6.57 Crew и несколько парней помоложе. Все те же темы — все гнило, «Миллуолл», кругом подонки. Интересно, кого они ненавидят больше, «Миллуолл» или «Саутгемптон»? Они везут с собой свое полотно; кажется, все заинтересовались поездкой через Амстердам. Мы едем заранее, через день-другой все паромы будут битком забиты англичанами. Мы проложим дорогу для остальных парней, так сказать. Мы идем к бару. По крайней мере, голландцы и немцы знают, как делать приличный лагер.
Глава 6
Билл Фэррелл заказал пинту биттера и прошел на свое обычное место. Уселся в кресло и, разместившись поудобнее, пригубил пиво. Он пил «Директоре», ему нравился вкус. Две или три пинты — сейчас это предел для него. Ноги уже плохо слушались, но, не считая этого, он выглядел достаточно бодро для своих лет. Рабочая жизнь закалила его. Он всегда пил биттер, в The Unity был хороший биттер. Последние три года, с тех пор как он переехал из Хоунслоу, чтобы быть поближе к дочери, он частенько наведывался сюда, и пиво всегда было отменным. Первый раз он был здесь много лет назад, когда приехал навестить брата, жившего неподалеку. Это было странно — пить в том же пабе, словно ты все еще молодой парень. Он ходил в The Unity уже больше полстолетия. Секрет хорошего биттера дорогого стоит, и владелец паба держал марку.
Он поставил стакан, развернул газету и углубился в чтение. Он увлекся передовицей и поднял голову, только когда Боб Уэст вошел в паб. Молодой человек кивнул, проверил, полон ли стакан мистера Фэррелла, и отправился к стойке, заказать у Денис пинту «Теннент». Она улыбнулась, наливая пиво, и спросила Боба, возьмет ли он свои обычные чипсы, или сегодня ему нужны с луком и сыром. Это была их старая шутка; Боб ответил, что подождет пока. Он спросил Денис, не хочет ли она выпить, она ответила «спасибо», но ей понравилось. Она знала, что он не богат, и оценила приглашение. Хотя все равно она не может пить на работе. Боб расплатился и направился к Фэрреллу, спросив разрешения присесть.
— Конечно, садись, — улыбнулся Фэррелл. — Здесь достаточно места.
Билл Фэррелл не искал компании любой ценой. Он только в последние несколько месяцев сдружился с Бобом Уэстом. Конечно, он знал, кто такой Боб, парень был летчиком во время войны в Заливе, но с недавнего времени они не разговаривали. Он полагал, что Боб замкнулся в себе, но парень недавно уволился, и потом его характер никогда не был особенно дружелюбным. С ним тяжело было общаться; наверное, это то, что с недавних пор правительство называет «синдромом Персидского Залива». У Боба были проблемы с легкими, к тому же его мучили перепады настроения. В основном преобладало подавленное настроение, он говорил Фэрреллу, что чувствует себя так, будто проваливается в какую-то дыру, где его роль в конфликте больше не кажется ему реальной. С памятью происходили странные вещи, временами ему казалось, что он всего лишь пилот нарисованного бомбардировщика из игрового автомата, стоящего в углу паба. Он сражался и, вероятно, убивал, но сам не испытывал этого. Он постоянно думал об этом. В его сознании появлялись безумные образы, причинявшие боль. Вначале преобладало лихорадочное возбуждение, и эти образы были цветными, ярко окрашенными, но скоро возбуждение сменилось долгим, леденящим душу ужасом. Лица, мелькавшие в голове, были черными, обугленными, и сквозь кожу явно проступали кости.
Возвращение в Лондон и необходимость снова устраиваться на работу явились настоящим шоком для Уэста. Он посвятил свою жизнь RAF, стать летчиком было его детской мечтой, отправиться по стопам пилотов, спасших страну во время Битвы За Британию. Те люди были героями, и он хотел быть, как они. Он прошел тесты, изнурительные тренировки, бесконечные скитания по всему миру. Это была хорошая жизнь, волнующая и дисциплинирующая одновременно, но сейчас он вернулся в Лондон, чтобы жить в трех улицах от того места, где родился. Круг замкнулся. Каждое утро, отправляясь в магазинчик на углу за пакетом молока, он проходил мимо школы, в которой учился, когда был ребенком. Раньше он был элитным солдатом, а сейчас был вынужден стоять в очереди за пособием для безработных. От армейских обедов и атмосферы товарищества в Саудовской Аравии к холодной яичнице в пустой квартире. Он прошел сквозь медные трубы Залива и вернулся домой оглушенным. Это выглядело нереальным, частью жизни кого-то другого. Воспоминания тонули во мраке и возвращались вновь, когда он пытался ощутить снова то чувство, которое испытывал в Аравийской пустыне, держа палец на спусковом крючке и имея в своем распоряжении миллионы фунтов самых современных орудий уничтожения. Простым нажатием кнопки он мог стереть с лица земли целые улицы и чувствовал себя словно бог, носящийся среди облаков, сеющий повсюду смерть и разрушение. Теперь он был опустошен. Настроение скакало то вверх, то вниз. То он был героем голубых экранов, в его честь играли оркестры, а в следующее мгновение герой исчезал, как ракеты, которые он выпустил, оставался просто подавленный прошлым, изнуренный человек.
Фэррелл быстро понял, как нужно вести себя с Бобом Уэстом, и не мешал ему, если тот начинал говорить. Если он молчал, Фэррелл углублялся в газету или разглядывал улицу за окном. Сейчас Боб сидел молча, так что Фэррелл просто пил биттер. Он ощущал ход времени, через окно ему виделся военный Лондон, светомаскировка и бомбоубежища, зажигательные бомбы превращают улицы в пожарище, дети смотрят, как они шипят, пока не замрут в тишине и безмолвии. Все ждали взрывов. Это была война высоких технологий. Ряды нацистских бомбардировщиков, бомбы В-1 и баллистические ракеты В-2. Переждав бомбы и ракеты, люди выбирались на поверхность и начинали раскапывать развалины, разыскивая уцелевших, проклиная людей, прячущихся за облаками, убивающих и калечащих из темноты. Фэррелл помнил бомбежки, он подумал о том времени, которое провел в лагерях, готовясь к высадке Союзников в Европе. Когда время пришло, они были готовы. Им было за что платить.
Фэррелл сыграл свою роль в этом и гордился тем, что сделал. Вместе с Экспедиционным Корпусом он пересек Ла-Манш и помог разбить Гитлера и нацистов. Сейчас он вернулся к тем же старым пабам. Он не хотел думать обо всем этом. Он был счастлив, сидя в The Unity. По-настоящему счастлив. Он любил этот паб, он любил Лондон. Очень многие не вернулись. Ему повезло. Он выжил и гордился тем, что прошел сквозь резню. В молодости они не ценили спокойной жизни. Они искали приключений, но вещи нужно рассматривать в перспективе. Он был счастлив сидеть и пить «Директоре» и наслаждаться моментом. Конечно, у него остались воспоминания, но часто как раз самые сильные ты и хочешь забыть. История рабочего класса Англии похоронена в гробах и сожжена в крематориях. От колыбели до могилы ты держишь детали при себе, и если начнешь копаться в них, то легко можешь потеряться. Ничего не записывать. Это английский путь. Это дает вам чувство собственного достоинства, которое никто не отнимет, но в то же время дает богатым возможность вертеть историей, как им вздумается.
Вскоре после окончания войны Фэррелл вернулся. После демобилизации все кажется несущественным, и только присутствие жены помогло ему не озлобиться. По сравнению с тем, через что прошла в концлагере его жена, он испытал слишком мало, и это научило его смирению. Но ему не нравилось вспоминать об этих вещах. До войны он был не слишком спокойным парнем. Он много повидал, через многое прошел. После войны у него было время привести в порядок свои воспоминания и осознать происшедшее. Может быть, как раз этим и занимался сейчас Боб Уэст, но вряд ли это совсем то же самое. Фэррелл испытал все лично, тогда как Бобу, по его же словам, все представлялось очень маленьким из кабины своего самолета. Фэррелл не хотел возвращаться назад и вспоминать ужас, но ужас был там, внутри, он жил там уже больше полстолетия. Проблем Боба Фэррелл не понимал. Может быть, это проявление
