Она подходит к мэрии, тоже занесенной сугробами.
– Судя по сохранившимся следам, большинство островитян провели первую и самую страшную ночь здесь, в подвале мэрии Литтл-Толл-Айленда. Что было дальше – никто не знает. Интересно, могли ли они что-нибудь сделать, чтобы избежать своей непонятной судьбы.
Она проходит к куполу, где висит колокол. Камера смотрит неподвижно ей вслед.
Крупным планом – Дэви Хоупвелл. Он беспокойно спит, глаза бегают под веками. Под вой ветра ему снится:
Репортер протягивает руку к куполу, и хотя мы видим его со спины, ясно, что во сне Дэви репортер – мужчина. Он оборачивается. У него борода, очки, усы… но это снова Линож. Он говорит:
– Можно представить себе, что они в своем островном эгоизме и глупой гордости янки отказались дать… дать одну простую вещь, которая для них все изменила бы. Для вашего корреспондента это кажется возможным, кажется вероятным. Жалеют ли они об этом теперь? – Пауза. – Живы ли они, чтобы жалеть? Что случилось в Роаноке в 1587 году? И что случилось здесь, на Литтл-Толл-Айленде в тысяча девятьсот восемьдесят девятом? Может быть, мы никогда не узнаем. Но одно я знаю точно, Дэви, – ты чертовски низкого роста для баскетбола, и ты не попадешь мячом даже в океан.
Репортер, которого видит Дэви, полуоборачивается и сует руку в снежный купол. Там – мемориальный колокол, но во сне Дэви это не колокол. Репортер достает оттуда окровавленный баскетбольный мяч и кидает его прямо в камеру. При этом губы его раздвигаются, открывая зубы – не зубы, а клыки.
– Лови! – кричит репортер.
Спящий Дэви в подвале вертится, вскидывает руки, будто ловит мяч.
– Нет… нет… – стонет он.
У телевизора в подвале Майк свесил голову на грудь, но и у него глаза бегают за закрытыми веками, и он, как и другие, видит сон. Голос проповедника:
– Но знайте, что грехи ваши найдут вас, и что тайны ваши выйдут наружу. Ибо все тайное становится явным…
На мутном экране – проповедник, и конечно, это тоже Линож.
– Не скажете ли вы «аллилуйя»? О братья и сестры мои, не скажете ли вы «аминь»? Ибо я прошу вас уметь видеть жало греха и знать цену порока, я прошу вас видеть несправедливость тех, кто закрывает дверь перед путником, который просит столь немногого…
Камера надвигается на экран, по которому мелькает «снег», и проповедник тает в темноте… но в темноте снежной, потому что ветер сорвал антенну с крыши и прием очень плохой. Но все равно на экране появляется изображение. Теперь «снег» на нем – это настоящий снег, снег Бури Века, и в нем движутся люди – длинной линией танцующей змеи вниз по холму Атлантик-стрит.
– Ибо воздаяние похоти – прах, и плата за грех – ад, – говорит голос проповедника.
Кошмарной процессией идут впавшие в транс островитяне в ночных рубашках и пижамах, не замечающие воющего ветра и укрывающего их снега. Идет Анджела с маленьким Бастером на руках, за ней Молли в ночной рубашке несет Ральфи; Джордж Кирби… Ферд Эндрюс… Роберта Койн… ладно, ясно. Все здесь. И у каждого на лбу странная и зловещая татуировка: «КРОАТОН».
– Ибо если отринут просителя и молящий не слышит ответа, не ввергнуты ли будут жестокосердные?
– Аллилуйя, аминь, – отвечает спящий Майк. Мы видим его лицо крупным планом.
У остатков городского причала они идут прямо на камеру – на смерть в холодном океане – как лемминги. Мы не можем поверить… но все же верим? После Джорджтауна и Хэвенс-Гэйт – верим.
Первым идет Робби:
– Простите, что не дали вам того, что вы хотели. Он падает с разломанного причала в океан. Орв Бучер второй:
– Простите, что не дали вам этого, мистер Линож.
И шагает вслед за Робби. Энджи Карвер с Бастером на руках.
– Мы просим у вас прощения. Правда, Бастер?
С ребенком на руках она делает шаг с пирса в море. Следующая – Молли с Ральфи на руках.
Майк у телевизора дергается во сне, И кто бы не дернулся, видя такой кошмар?
– Нет, Молли… нет…
Голос проповедника не смолкает;
– Ибо столь мало просили у вас – скажите-ка мне «аллилуйя» – и вы ожесточили сердца свои и закрыли уши свои, и за это вы будете расплачиваться. Вы заклеймены будете, как немилосердные, и ввергнуты будете за это.
Молли стоит на пирсе. Она тоже в трансе, как все, но Ральфи у нее на руках в сознании, и он боится.
– Мы ожесточили сердца наши, мистер Линож, – говорит она. – Мы закрыли уши свои. И теперь мы платим за это. Простите нас, мистер Линож…
– Папа! Папа, спаси! – кричит Ральфи.
– …мы должны были дать вам то, что вы хотели, – говорит Молли.
Она шагает с пирса в черную воду с кричащим Ральфи на руках.
Майк просыпается с судорожным вдохом. Смотрит на телевизор.
На экране только «снег». Станция либо потеряла антенну в буре, либо прекратила передачу.
Майк выпрямляется в кресле, пытаясь перевести дыхание.
– Майк? – зовет Санни Бротиган. Он громоздится над Майком с опухшими со сна глазами, волосы прилипли к голове. – Слушай, мне такой кошмар приснился… там репортер…
К ним подходит Аптон Белл и продолжает его фразу:
– На Мэйн-стрит… рассказывал, как тут все исчезли…
Останавливается. Они с Санни переглядываются.
– Как в том городке в Вирджинии, давным-давно.
– И никто не знает, куда они девались… а в этом сне никто не знал, куда девались мы.
Все оборачиваются к занавесу. Там стоит Мелинда в капоте.
– Они видят тот же сон, – говорит она. – Ты понимаешь? Все видят один и тот же сон!
Она оборачивается на отгороженные кровати. Спящие подергиваются на койках, они стонут и дергаются, но не просыпаются.
У телевизора Мелинда спрашивает:
– Но куда могли исчезнуть двести человек? Санни и Аптон качают головами. На середине лестницы появляется Тесе. Волосы у нее встрепаны, она еще не до конца проснулась.
– Особенно на острове, отрезанном бурей… – говорит она.
Майк встает и выключает телевизор.
– В океан, – отвечает он.
– Как? – не понимает Мелинда.
– В океан. Массовое самоубийство. Если мы не дадим ему то, чего он хочет.
– А как он сможет… – начинает Санни.
– Не знаю, – говорит Майк. – Но думаю, что он это может.
Откидывая в сторону занавес, выходит Молли с Ральфи на руках. Он крепко спит, но она не в силах его оставить.
– Но чего он хочет? – спрашивает она. – Майк, чего он хочет?
– Наверняка мы это узнаем, – отвечаем Майк. – Когда он будет готов нам сказать.
