такой?!» Одни преувеличивают значение ступеней, которые удалось преодолеть на жизненном пути, другие наоборот преуменьшают. Тут, наверное, надо взглянуть отстраненно.
Я посоветовал Пиа отвезти моему соотечественнику экземпляр книги, в которой по-шведски и по-датски рассказывалось о методе Альмы. На титульной странице красовались написанные крупным почерком слова: «Если тебе нужна помощь – добро пожаловать к нам!»
Эмиль Д. действительно собирался приехать. Почки, сердце и… артрит – вот что заставило его живо заинтересоваться местом, где лечат силами природы. Пиа называла людей искусства «нашими добрыми союзниками». (Я побывала в прекрасном, исполненном артистизма и дружелюбия, светлом доме. Приятная безалаберность в быту, лица, все еще способные искренне улыбаться. Словом, нечто такое, чего не опишешь словами – атмосфера, складывающаяся годами; входишь и не можешь сдержать ликования: нигде не «жмет»!
Чьи это – «наши» союзники? Пиа имела в виду Альму и себя, но в некоторой степени также Питера, а, возможно и меня… Я ей напомнил, что являюсь безусловным приверженцем науки; это сковывает, но особо стыдиться мне нечего, ведь именно тогда я ощутил грандиозную перспективу сближения науки и искусства. И понял, что иного пути нет. Моему воображению рисовалось все здание науки
(почему-то серебристо-белое) и обдувающие его мощные, трагические струи теплого ветра… Тут все исчезло – и время, и пространство. Дальнейшее я воспринимал как бы отдельными вспышками.
Я пришел в себя на диване в полулежачем положении. Пиа массировала мне ушную раковину как раз в той точке, которая, согласно схеме иглоукалывания, соответствует тазобедренному суставу, и убеждала меня, что я никак не похож на ученого. В отличие от большинства из них, считает она, я веселый и приятный в общении. Впервые со дня приезда в «Брандал» я не особенно внимательно слушал Питера, а он и сейчас был рядом, как всегда сама сдержанность и любезность. Elle est trиs modest, до тонкости изучила точки иглоукалывания, но предпочитает их массировать. На днях намерена приступить к занятиям с пациентами по системе йогов. Она много знает и действительно заслуживает «Брандала». Питер считает: дом с садом стоят этак миллиона полтора крон. Тем не менее, ей не следует работать в субботу; он пытался поговорить об этом с Альмой, но безуспешно. Это здорово, что я устроил встречу Пиа со скрипачом, девушка получила огромное удовольствие. А то. что он в свою очередь собирается приехать в «Брандал» – сюрприз сверх программы, вот как вознаграждаются добрые намерения. Так возникает тройственная связь между ним, Пиа и Альмой, а ведь это так необходимо. Ну сам посуди…
Альма включила принесенный Пиа кассетофон, чтобы еще раз прослушать скрипичную запись мелодии. Чувствуется, что исполнитель – настоящий профессионал. А вот и самая красивая фиоритура в этом опусе, Альма прямо-таки взвизгнула от удовольствия… Все трое – как мы ее любим…
А потом мне пришлось убедиться, что массаж уха с лечением ничего общего не имел. Альма погасила некоторые лампы и ушла. Пиа разглядывает собственные пальцы. Я трогаю ухо, кожа липнет. Растерто в кровь. Возбуждение Пиа превращается в экзальтацию, она теряет над собой контроль.
Потом снова провал, потом – мы одни. Объятия, поцелуй. А меня сверлит мысль: «Как странно, когда она меня купает, я не вызываю в ней влечения, а сейчас… И мы одеты. Нормально все это или ненормально?»
Положение четвертое: вслед за Пиа я поднимаюсь по лестнице, она знает, что я хочу войти к ней в комнату. (Только тут я замечаю на ней северный, грубой вязки свитер; теперь понятно, что меня царапало, словно стараясь помешать, но лишь настраивало на борьбу, на преодоление… «Bonne nuit», – очень женственно и нежно говорит Пиа, – bonne nuit» (Женский голос, произносящий «спокойной ночи» так, что это значит «я тебя желаю»… Вечная погоня по ступеням. Двое в доме, затерявшемся где-то на краю света.)
Положение пятое… Проваливаясь в сон, я мысленно повторяю: «С ней нельзя просто так, между прочим… Она заслуживает многого… Даже лучше, что так вышло… да, безусловно, так лучше…»
38.
Наши несовершенства до мелочей определяют те странные формы, которые приобретает мораль, по чьим законам мы строим свою жизнь. Миллиона терзаний стоила мне цифра моего веса, способная, по моему разумению, огорчить жену. А вот по лестнице вслед за Пиа я поднимался без малейших колебаний… Неужто не знал, что, если я туда войду, сон моей жены станет беспокойным? Разве не предполагал, что это навредит моему лечению? Законы морали властвуют над моим поведением во всем, кроме мужского самолюбия.
Я не решаюсь предаваться пороку с большей свободой. И нет более серьезного препятствия на пути к моей свободе
39.
Проснулся я не заре, переполняемый иронией по отношению к самому себе. (Тот миг, когда белая ночь переходит в утро, лишь с натяжкой можно назвать зарей. На юге, проснувшись в это время, всматриваешься в непроглядный мрак и вздрагиваешь, не в силах сразу сообразить, где ты; а здесь комната растворена в сумерках цвета старой известки – это чужой тебе свет, он не знаком ни твоему отцу, ни отцу твоего отца.) Мысли карабкаются все выше по лестнице иронии, каждый шаг обрушивает очередную ступеньку. Поди-ка, вернись обратно по такой лестнице. А вот и вершина башни, на которую она ведет. Я представил себе, как остаюсь здесь, женюсь на Пиа. «Брандал» мы унаследуем уже вместе, вот вам и Петер-миллионер… Конечно, полтора миллиона крон – это всего лишь триста тысяч долларов, но уж в кронах-то миллионером я буду. Что же касается жены и детей… Тут я расхохотался, башня иронии накренилась и рухнула.
Кто-то постучался в дверь, и я взглянул на часы. Только-только пробило семь.
Оказалось, Питер.
– Извини, но тут такие дела…
В шесть утра Альма ворвалась к нему в комнату с распухшими от слез глазами и заявила, что,проведя бессонную ночь и все обдумав, составила завещание. «Брандал» будет принадлежать Пиа. Осталось только заверить соответствующий документ у нотариуса.
Вот это да, какое совпадение действительности с моими ироническими видениями. Что за комбинацию судьба составила на этот раз? Далеким фейерверком вспыхнуло в моих поднятых к потолку глазах воспоминание: окно, которое давным-давно, в детстве, я разбил тихой женщине, жившей на первом этаже. Помнились острые лучи, во все стороны брызнувшие из точки удара. Тремя месяцами позже я, обливаясь слезами, ужасался, что, быть может, стал причиной ее смерти.
– Сказать Пиа?
