– Викинги были датчанами?

– Да, датчанами.

Викинг… Пребен сдержан, точен, порядочен и старомоден. Нынче в моде все спортивное, даже пижамы: но Пребен, следуя в ванную, обычно бывает облачен в традиционный полосатый ночной туалет. У него даже джинсов нет, вообще ничего модного. «Сколько дней прошло с тех пор, как ты приехал?» Он смотрит на часы: «Через час станет семь». «Il est parfait!» [7] – как-то воскликнула Пиа. «Могла бы ты влюбиться в Пребена?» «Нет». Но есть женщина, которая влюбилась, и они уже десять лет вместе.

– … однако ничем друг друга не связывая. Брак – ужасный предрассудок. Если один из нас решит уйти, другой не станет ему препятствовать.

– Викинг? – говорит Пребен. – О, это слишком грубая романтика, она органически мне неприсуща. Викинги были жестокими людьми…

А брак, значит, ужасный предрассудок… Старомодный Пребен на улицах Копенгагена, мимо катятся детские коляски, вместо погремушек перед глазами младенцев болтаются осколки пивных бутылок… Поди, разберись, в чем истинная свобода: в осколках пивных бутылок или в сдержанности Пребена?

– Пребен, на вид ты настоящий джентльмен…

– Что ты, я совершенно заурядный человек.

Он начинает рассказывать мне о Камю. Потом о Хайдеггере. (Где-то когда-то я слышал эти имена, но, видно, их шепнул мне чей-то слабый голос, причем один-единственный раз, а ухо мое оказалось невосприимчивым.) Пребен не получил бог весть какого образования, работает в конторе по перепродаже подержанных автомобилей. Есть у него друг, с которым можно было бы потолковать на темы философии? Нет. А зачем, разве не достаточно просто читать философские произведения?

(Похоже, меня, как горбатого, только могила исправит. Урок деликатности, полученный в «Брандале», я, оказывается, не усвоил. Питер наклоняется и срывает пару широких листьев, высунувшихся из травы. Это для меня: я обкладываю листьями щиколотки, они у меня вспухают от ходьбы. А ведь он нагнулся специально – чтобы не встретиться со мной глазами.)

– Ребенка? Нет, ребенка я заводить не собираюсь. Зачем? Столько людей делают это вместо меня. В Азии и Африке рождается слишком много детей, они голодают; мой ребенок объел бы нескольких из них – в Дании питаются солидно. Ты, может, считаешь, что я неправ, но на этой земле все взаимосвязанно!

– А так Дания обезлюдеет!

– Этого ей все равно не избежать – из-за чувства вины. Пользующийся привилегиями постоянно опасается возмездия. Ничто не принесло бы Дании большего блага, чем равновесие, всемирное равновесие.

Не сговариваясь, мы втроем поворачиваем обратно.

– Мне иногда кажется, – говорит Пребен, – что перемены к лучшему начнутся в мире тогда, когда небольшие группки людей в разных его концах попробуют жить по-новому. Попытки – пока безуспешные – в этом направлении уже делались, но нужно предпринимать их снова и снова…

– Небольшие группки? – Питер пересчитывает нас: – Один, два, три…

Вот тебе и скромняга Питер! Таким я его вижу впервые. Мимо нас мчались все новые машины, но похоже, к пляжу они спускались с выключенным двигателем: после слов Питера вокруг воцарилась полная тишина.

47.

«Ты где живешь, Питер?» «У сестры, вместе с ней и тремя ее детьми. Имущества у меня нет». «Но ведь все те, кто тебя окружает, высоко ценят имущество, не так ли?» «Да». «Не станут ли они презирать тебя?»

Что думают обо мне другие?… Этим вопросом может задаться тот, кому ответ небезразличен. Но если забыть его, перестать им интересоваться, вопрос тоже перестанет при ходить в голову.

Питер – человек, которого каждый может взять к себе в дом. Вернее, вообразить, будто взял его к себе.

48.

Ноги сами понесли меня в холл, а не как обычно на кухню. Там, У большого стола, я застал Альму и Питера: Альма пересчитывала деньги. Вдруг я понял: это его плата, он, наверное, собирается уезжать. Испытывая смутную тревогу, я вышел на кухню и, не проронив ни слова, принялся помогать Пиа и Рене. Странно, но мы с Питером ни разу не говорили о том, сколько он собирается пробыть в «Брандале». Я воспринимал его как часть этого дома, как нечто, без чего этот дом вообще немыслим. Возможно, корни моей убежденности в том, что мы никогда не расстанемся с Питером, были еще более эгоистичными и лживыми – должно быть, я подсознательно считал, что уж меня-то Питер не бросит, останется в «Брандале» до тех пор, пока не придет пора и мне уезжать. Какой самообман! Ничего удивительного, если каждый из нас по отдельности думал так же. Питер умел внушить собеседнику чувство, что в нем нуждаются, а в результате у того в сознании прочно поселялась мысль: «Нам давно надо было встретиться». Возникала иллюзия, что Питер живет для тебя, а не для себя; для других тоже, но в меньшей степени.

Едва дождавшись завтрака, я нетерпеливо спросил Питера о его планах. Он улыбнулся:

– Уезжать пока не намерен…

Оказывается, денег у него было ровно на тридцать дней, и эти тридцать дней прошли. Он собирался уехать сегодня же утром, как только расплатится с Альмой. Однако она, пересчитав банкноты и заперев их в ящик стола, предложила Питеру остаться – совершенно бесплатно – до тех пор, пока он сам не захочет покинуть «Брандал».

«J'aime Alma [8]. – как-то сказала Пиа, – J'aime Alma.»

Мне тогда впервые пришло в голову, что атмосфера того или иного места может выразиться в чем-то совершенно конкретном. Такой конкретностью, ясно свидетельствовавшей об атмосфере «Брандала», был разговор между Альмой и Питером.

Вы читаете Дом Альмы
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату