Этот мягкий свет, эти улыбки. Когда-то давно ты был знаком с человеком, который ел рыбу в твоем присутствии, не дав тебе ни кусочка.
Эти мягкие волосы: прикосновение «Брандала» сейчас уподобляется мысли о них. Ты медленно поднимаешься по ступенькам, идешь в свою комнату. Наверху, на лестничной площадке, стоит Туве. Сейчас ее улыбка несколько иная. «Добро пожаловать», – говорит она по-английски и тебе все понятно. Ее крупное тело исполнено напряжения. «Я иду к себе», продолжает она, и тебе снова все понятно. Она показывает наверх и выжидает. Ты разводишь руками – не понимаю… Не понимаю языка. Туве дважды повторяет фразу. Наконец грустно плетется на второй этаж. Неплохая женщина.
Опустевшая площадка освещена ранними послеобеденными лучами шведского солнца…
Ты улыбаешься ему.
Шведское солнце, английское солнце, болгарское солнце… Внезапно тебя осеняет догадка: оно же, в сущности, одно, одно и то же. Тебе кажется, что ты первый человек в мире, который перестал расчленять солнце. И вдруг ощущаешь – все великое так просто. Всем телом впитываешь свет. Десять тысяч страниц тихой струйкой сочатся из твоего переутомленного мозга, и вот уже в нем вспыхивает ответный свет. Ты в самом начале, ты в самом конце. В тебе стерт текст. Ты теперь в самой сути. Объясни ее.
Ты нем.
И тогда ты снова повторишь «объясни ее», не ведая, что будешь отброшен прочь.
85.
Я отправился в столовую, чтобы выпить послеобеденного чаю; меня догнала заплаканная Рене. Час тому назад Скотт (так звали гомеопата) попытался затащить ее к себе в комнату. Она почувствовала себя униженной – «девушка, которая тут в помощницах – и вот…», понимаешь?… А в то же время задала себе вопрос – а может, она просто дура, расчетливая дура? Женщина, которую никто не уважает. Почему никто не смеет поступить так с Пиа?
Я молча погладил ее. (Она не была расчетливой, раз спала с бедняком Берти…) И в ту же минуту вздрогнул от укоризненного взгляда Пиа: она стояла рядом с нами и видела, как я глажу Рене.
– В чем дело? – Вопрос Рене звучал по-французски.
(В моем присутствии обе шведки инстинктивно переходили на этот язык.)
– Скотт хотел бы осмотреть тебя, – объяснила Пиа. – С помощью иридодиагностики.
Мы вернулись в вестибюль. О своей болезни я знал достаточно или мне так казалось, но мне не хотелось обидеть гомеопата (он как раз выписывал Грете рецепт -уже осмотрел ее). Как всегда, элегантный, в безукоризненно отутюженных брюках, в спортивной рубашке: во рту
медленно перекатывался шарик жевательной резинки – привычка, которая действует успокаивающе, когда встречаешь ее у пожилых людей. Он сказал мне, не поднимая головы, что после моего отъезда ощутил в доме какую-то пустоту, а теперь он рад: нам предстоит прожить вместе еще пять-шесть дней.
– Почему бы вам не встретиться снова, через год или два?
– подала голос Пиа. – Петер пригласит тебя в гости к себе, в Болгарию.
Я поспешно согласился:
– Конечно, Скотт, если тебе хочется.
– Э, нет, – он перестал писать и взглянул на нас. – Коммунисты меня убьют.
Его ответ был настолько неожиданным, что Пиа и Рене прыснули со смеха. Грете подмигнула мне и шутливо спросила Скотта:
– За что же, Скотт?
– Ну, мало ли… – ответил он смущенно. – За то, что я не коммунист.
Кто-то сильно ударил по клавишам пианино и в нас что-то перевернулось (только Скотт продолжал писать). Альма… Она начала играть – неритмично, фальшиво и бессмысленно. Холл буквально трясся от этих ужасных звуков.
– Пытается прогнать нас, – шепнула Рене. – Я и вправду не выдержу…
– Ревнует к Скотту, – добавила Пиа. – К его иридодиагностике, к его рецептам. Хочет быть единственной…
Гомеопат встал и совершенно спокойно приставил небольшой прибор к моему глазу.
– Смотри прямо на меня, – приказал он.
Через секунд двадцать он опустил прибор и сел, чтобы выписать мне рецепт. Последней была Рене.
– Моя машина здесь, я съезжу в Стокгольм, – сказал Скотт, не обращая внимания на сумасшедшую игру Альмы.
– У меня назначена встреча с одним моим коллегой. Мы приготовим и твои лекарства, к вечеру я их привезу.
– Мы сейчас заплатим… – начала было Грете.
Он властно прервал ее:
– Никаких денег! Лекарства – это подарок от меня!
Протесты Пиа и Рене, а и мой тоже, потонули в ужасающих звуках: Скотт вышел из холла.
Мы оставили Грете и быстренько перебрались на кухню. Я тихонько спросил Рене, что она думает о поступке гомеопата. В стране, где никто не швыряется деньгами, он действительно производит впечатление; однако Рене высказала опасение, что все это делается ради того, чтобы завоевать ее.
