запрокинул.
Уставился в серое небо.
– А все равно не по-твоему выйдет! Слышишь меня? Слышишь? Не по-твоему!..
Эхо пошло гулять над рельсами.
– Извини, Камушек! – оскалился улыбкой Ленька Пантелеев, странный человек. – И в голову не бери, забудь. Но не до конца. Главное помни: раз мы – оружие, раз нами стреляют, значит, мы тоже – чья-то рука. Без нас этот «кто-то» неполон. Когда целимся, когда курок жмем – мы не просто люди. И думать должны иначе, и чувствовать. Представь, будто ангел ты, людишек перебирать послан. Без гнева, без злости, долга ради. Не пистолет наводишь – стрелу огненную пускаешь, чтобы миру порядок дать. Понял, Камушек?
Скользнула ладонь в карман, не сама вернулась. Знакомый черный вороненок.
– «Бульдог паппи». Револьвер бельгийский, фабрики Франкотта. Как раз для тебя. А теперь – стреляй, Петр!..
Надо же, по имени назвал!
Думал Пьеро, что после разговора такого пальцы трястись будут. Обошлось. Взял револьвер, барабан для верности прокрутил.
Повернулся.
Есть банки? Нет банок. Ага, вот одна, на боку лежит, спряталась, думает! От ангела не спрячешься. Тело само собой повернулось, и рука вверх поднялась. Сейчас вниз, поймать мишень на мушку. Ничего трудного, просто банка…
…Не банка, не жестянка ржавая. Красная пропитая рожа под зеленой фуражкой со звездой, тоже красной, с плугом и молотом. Знакомая рожа! Товарищ Катков, начальник Губчека. В ту ночь, когда упала под прикладами дверь, первым вошел с «Наганом» наперевес.
«С кем имею честь?» – сухо и ровно спросил отец.
Нажал на спуск ангел Пьеро.
И рассмеялся.
Стреляли еще два раза. Первый там же, за Лиговским, второй – далеко за городом. Или в другом городе, если честно. Леонид Семенович объяснил, что Детское Село, хоть и маленькое, но тоже город. Раньше оно было Царским, и жил там поэт Пушкин. Они гуляли в большом парке около дворца, здесь и стреляли – отошли подальше, за старую башню.
Но вообще-то виделись редко. Приходилось целыми днями ждать Леонида Семеновича у Лельки на квартире. Ее (квартиру, не толстуху) надо было называть «хазой». Мальчику это слово не нравилось. И те, кто туда приходил, пока сероглазый отсутствовал, не нравились. Особенно Сенька Гавриков. Пьеро едва посмотрел на него, сразу понял: Сенька и есть. А вот Лелька Сеньке радовалась, хотя тот сережек ей не дарил, а приходил сильно выпивши.
Элизе Реклю успел надоесть вместе с благородным разбойником Ринальдини, зато можно было стоять у приколотой к стене «Петроградской правды» и вволю щелкать курком. Это называлось упражнением «Белый лист». Газетный лист белым, конечно, не был, но Леонид Семенович объяснил: не это важно. Главное – в центр целься и плавно спускай курок.
Щелк! Щелк! Щелк!..
Щелкал Пьеро из «щеночка»-«паппи», но без патронов. Целился, щелкал, пальцем старался не дергать, снова щелкал. Ничего необычного и трудного ничего. Тем более ствол направлялся прямиком в портрет товарища Зиновьева на первой странице. Может, из-за этого, когда по-настоящему стрелять приходилось, мальчик вместо жестяных банок-мишеней тоже лица видел. Не товарища Зиновьева – другие, знакомые. Мальчишек, отнявших у него последние сухари на вокзале в Николаеве. Бандитов Сеньки Жадика. Чекистов, что ломились в квартиру вместе с товарищем Катковым.
Стрелял Пьеро спокойно, ничуть не волнуясь, стараясь не дергать курок. Те, кого посылают на землю порядок наводить, не злятся, не плачут от бессилия. Пусть он маленький, но он – Чья-то рука. Он спасает мир. Он – огненная стрела!
Последним, кого увидел Пьеро в очертаниях мишени, был Сенька Гавриков. Прямо в лоб пуля угодила. Будет знать!
А потом его стали отпускать гулять. Наверное, потому, что Сенька стал заходить к Лельке-толстухе каждый день, иногда по утрам. Леонида Семеновича все не было, и мальчику стало скучно. На улицах ничего интересного не случалось, и Пьеро глазел по сторонам, запоминая: Казанская, Садовая, набережная Фонтанки. В голову складывал. Ждал, что можно будет вернуться и вволю пощелкать курком.
На углу Английского проспекта и хорошо знакомой ему Садовой шкет-беспризорник бесцеремонно ухватил мальчика за рукав вычищенной и подшитой шинельки. Пьеро не успел испугаться – в ладонь нырнула маленькая, вчетверо сложенная бумажка.
Почерк Леонида Семеновича он увидел впервые.
Как и адрес, куда следовало приехать.
– Жив, Камушек? Молодец!
Встретились не в квартире, не на «хазе» – в пустом гулком дворе. Черные окна, груда пустых бочек, телега без двух колес.
Снег…
– Я вот… А Сеньку Гаврикова взяли.
То, что «вот», Пьеро понял сразу. На Леониде Семеновича была не знакомая куртка, а огромная доха, надетая странно, боком. Мальчик всмотрелся. Понял.
– Вам руку перевязать надо, Леонид Семенович. К доктору бы!
Он пытался выговаривать слова твердо, по-взрослому. Кажется, получалось. Сероглазый усмехнулся в ответ, хоть и не без труда. Простреленную левую руку держал на весу, аккуратно, словно младенца.
– Доктора найду. Не волнуйся, Камушек! Только плохи дела, со всех сторон обложили…
Мальчик быстро оглянулся. Снег, бочки пустые, окна с битыми стеклами. Никого нет. Кто обложил?
– Плохо дезертиром быть, Камушек! Если станешь тирменом, меня вспоминай почаще. И вообще… Вспоминай, братец младший. А сейчас… Сейчас один ты мне помочь можешь. Понял?
Не шутил Леонид Семенович, прямо в глаза смотрел. Подобрался Пьеро, губы обветренные сжал:
– Понял!
Пантелкин двинул раненой рукой, застонал еле слышно. Достал из кармана листок бумаги: сложенный, как давешняя записка.
– Письмо. Отнести нужно сейчас и дождаться ответа. Ясно? Обязательно дождаться ответа. Если тот человек… Его Серегой Кондратьевым зовут, не спутай. Сергей Иванович Кондратьев… Если заартачится, шуметь станет, ты ему скажи, чтобы письмо еще раз прочел. Повнимательнее.
Слушал мальчик. Запоминал. Прикидывал, что надо патронов попросить к «бульдогу паппи». И о раненой руке думал. Не застудил бы ее Леонид Семенович на морозе!
– Ну, беги, братец младший!
Ленька Фартовый выбросил вперед здоровую руку, словно стрелять собрался. Не выстрелил – по голове мальчика погладил, по шапке-ушанке. Снял бы, так вторая рука подвела. Не на снег же шапку бросать!
– Беги!
Дернулось что-то в груди у Пьеро, болью зашлось. Хотел возразить, переспросить, остаться…
Побежал.
Долго бежать пришлось. Бежать, трамваем ехать, на поезде пригородном до станции Славянка. Хорошо, что несколько «лимонов» в кармане нашлось. Толстуха Лелька на конфеты дала. На станцию лишь ночью добрался. Дальше просто – барак двухэтажный, в угловой комнате, что на первом этаже, свет горит. Значит, все правильно. На месте.
Нашел дверь, письмо в кармане шинельки нащупал. Постучал.
– Мне Кондратьева!
А вот и Кондратьев, такой, как Леонид Семенович описывал: маленький и очкатый. При галифе, в сапогах, но без рубашки. Поглядел на него Пьеро внимательно, оценил. Хуже Сеньки Гаврикова!
– Назовитесь полностью, пожалуйста.
Это для верности. А еще чтобы не слишком нос задирал.
