Не слезая со стола, наш гид и по совместительству спаситель заблудших Крайцманов достал сотовый телефон, нажал на кнопку и поднес к уху.
– Да, слушаю, – он зажал трубку плечом и развел руками в наш адрес: достали, дескать… – Да… да… Что?!
На миг лицо Леля потеряло все свое обаяние. Оплыло сугробом под мартовским солнышком, явив миру ржавые зубья арматуры, забытой еще прошлогодней осенью. Я никогда не видел живых тигров, кроме как в зоопарке и по телевизору, но у дворовых кошек такое случалось часто: благодушнейшая ряха, плетется нога за ногу, едва на ходу не засыпает, и вдруг – дурак-голубь ближе, чем надо!
Или болонка-пустолайка кинулась… и зашлась брехом в ужасе, перед сплошными когтями в три ряда.
Натали всегда кошек боялась, когда в темный подъезд заходила.
– Прошу прощения, – прежняя личина возвращалась к мальчику Коленьке медленно, нехотя, комкая щеки неприятными желваками. – Вызывают… я сейчас. Наденька, развлекай наших гостей… только сначала выйди-ка на минутку!
У дверей, пропустив вперед Наденьку, Лель задержался.
Бросил с хрустом, будто не слова – доски зубами грыз:
– Полагаю, господа, это ваш… это наш магистр в коробчонке едет! Коньячка хочет…
И мне показалась, что слово …падла! так и осталось неразгрызенным. Рывком, озарением вспыхивает уверенность: да, сероглазый магистр не просто не из этого кубла! Он из кубла большого, дальнего, где четко решено прибрать здешнюю самодеятельность к ногтю, а на их костях…
Дверь закрылась. Было слышно, как шаги громыхают по коридору расходящимися гаммами: налево один человек, тяжелый, косолапый, направо – двое… минута, другая, третья, и контрапунктом для правой руки – возвращается острое стаккато каблучков.
– Ну-с, Наденька, – бодро изрек Ерпалыч, даря вернувшейся лаборантке свою самую очаровательную ухмылку, – каким образом вы собираетесь нас развлекать? Осетинские танцы на столе меж пробирок и колб? Алхимические изыски по добыванию философского камня? Ведра кофе?!
Старик осекся.
Наденька, мышка наша серая, приложила палец к губам и выразительно мотнула головой в сторону дальнего угла.
Ерпалыч в ответ поднес костлявую ладонь ко рту и помахал ей на манер болтливого языка; после чего вопросительно поднял брови и соорудил из уже использованной ладони рупор близ мохнатого уха.
Наденька кивнула.
Я созерцал сию пантомиму не без интереса, искренне надеясь выудить хоть какое-то подобие смысла. В итоге сподобился: старик зашарил глазами по лаборатории, радостно икнул, подскочил к хлипкому магнитофончику-китайцу и извлек из-за пазухи кассету.
Щелчок.
Пауза.
Светопреставление.
Надо было видеть выражение лица Фимы-Фимки-Фимочки – он ведь, меломанище, никогда раньше не слышал Куретов!
Зато кенты-кентессы слышали и понимали, что это может означать, потому что в лаборатории, и без того тесной, стало существенно тесней от наличия Фола с Папочкой.
Ладно, в тесноте, да не в обиде.
– Вы что-то хотели нам сказать, Наденька? – надсадно заорал старый хрен, перекрикивая собственную звуковую завесу. – Говорите, не бойтесь, мы лаборанток не кушаем! Не кушаем, не слушаем, не подслушиваем! Ну-с?
– Она не лаборантка, – сказал Фима. – Она завлаб. Меня после суда на ее место прочат, а Надежду Викторовну – в замы.
Кажется, он хотел поговорить про этику и про ее отсутствие у местных заправил, но передумал.
Наденька достала коробок спичек, вынула одну, поковырялась в ухе.
Заговорила.
– Николай Эдуардович мне сейчас велел без лишнего шума вывести вас из центра. Нижними коммуникациями – под церковью, к дому священника. Там нас будет ждать машина с шофером, и я должна буду проследить, чтобы вас благополучно привезли в город. Но мы не поедем в город. Мы пересидим в доме священника некоторое время и, если повезет, выйдем наружу.
Она помолчала и добавила шепотом, который был отлично слышен всем:
– Сдаваться.
– …вы ничего не понимаете. Вы шутите, улыбаетесь, вас водят, как слона в посудной лавке – осторожненько, заблаговременно убирая все ценное; вас водят на крючке, готовясь подсечь, а вы ничего, ну совершенно ничего не понимаете! И когда поймете, будет поздно, поздно, позд… нет, воды не надо, это не истерика.
Просто я очень боюсь.
Ефиму Гавриловичу, можно считать, повезло: он человека убил случайно, его даже не пришлось порукой вязать. И так не сбежит: угроза Первач-псов лучше любых запоров… А мы тут все хуже чем в цепях! Меня, когда заманивали, златые горы сулили, публикацию работ обещали, а потом, на вторую неделю – день рождения Николая Эдуардовича, все пьяненькие, один урод меня в манипуляционную
