Долорес Клэйборн

Какой-то другой голос отвечал на все эти вопросы. Мне кажется, он принадлежал тому внутреннему глазу, но он был похож на голос Веры Донован. «Конечно, он умер, — говорил этот голос, — а если и нет, то скоро умрет. От шока, и от переохлаждения, и от пробитых легких. Конечно, многие не поверят, что в июльскую ночь можно умереть от переохлаждения, но они никогда не проводили эту ночь в тридцати футах под землей, на холодных камнях. Я знаю, думать об этом неприятно, Долорес, но это, по крайней мере, успокоит тебя немного. Ложись спать, а утром сама увидишь».

Я не знала, слушать ли мне этот голос, но его доводы звучали разумно. Я попыталась уснуть, но не могла. Каждый раз, когда я засыпала, мне казалось, что Джо крадется мимо сарая к задней двери дома, и я вздрагивала при каждом шорохе.

Наконец я не могла больше выносить этого, надела джинсы и свитер и взяла фонарь из ванной, где забыла его, когда меня рвало. Потом я вышла на улицу.

Было темнее, чем обычно. Не знаю, была ли луна, но если и была, то ее закрывали опять появившиеся облака. Чем ближе я подходила к кустам, тем тяжелее было передвигать ноги. Кое-как я добрела до крышки колодца и постояла там несколько минут, прислушиваясь. Ничего не было слышно, кроме свиста ветра в смородине и пения сверчков. И еще далеко на востоке волны тяжело накатывали на берег, но к этому звуку на острове так привыкаешь, что перестаешь его замечать. Я стояла там с фонариком, чувствуя, как липкий пот заливает мне все тело, и заставляла себя нагнуться и заглянуть в колодец. Разве не за этим я шла?

Но я не могла, а беспомощно стояла там, и сердце у меня в груди не билось, а слабо трепетало, как крылья летучей мыши.

А потом белая рука, вся в грязи и крови, высунулась прямо из колодца и схватила меня за лодыжку.

Я выронила фонарь, и он упал в кусты у края колодца. Мне повезло: если бы он упал в колодец, я очутилась бы в полной темноте. Но я не думала о фонаре, а думала только об этой руке, которая тащила меня в яму. И вспоминала строчку из Библии, она звенела в моей голове, как колокол:

«Вот вырыл я яму для врагов своих и сам свалился в нее».

Я вскрикнула и рванулась, но Джо держал меня так крепко, будто его рука была вмурована в цемент. Мои глаза привыкли к темноте, и я смогла разглядеть его даже без фонаря. Он почти вылез из колодца. Не знаю, сколько раз он срывался и падал, но в конце концов добрался до вершины.

Голова его была всего в двух футах от крышки. Он все еще ухмылялся, и его нижняя губа оттопыривалась — я и сейчас вижу это так ясно, словно он сидит напротив меня вместо тебя, Энди. Его лошадиные зубы казались черными от крови.

«До-лорр-ессс! — прохрипел он и рванул меня к себе. Я с криком упала на бок и заскользила к этой проклятой дырке, слыша, как хрустит смородина подо мной. — До- лорр-ессс, сссука-кка», — он как будто пел. Помню я подумала: «Сейчас еще запоет «Лунный коктейль».

Я пнула его по голове свободной ногой, но слишком слабо.

«Иди ссю-дда, До-лорр-ессс», — сказал он, будто звал меня есть мороженое или, может быть, танцевать кантри.

Я почувствовала задницей край крышки и знала, что, если я не сделаю что-нибудь прямо сейчас, мы оба упадем туда и там останемся, быть может, обняв друг друга. И когда нас найдут, ослы вроде Иветты Андерсон будут говорить, как сильно мы любили друг друга.

Я собрала последние силы и еще раз рванулась, и его рука наконец не выдержала. Он заорал и подался назад; я подождала звука удара, но его все не было. Удивительно живучим был этот сукин сын.

Я повернулась и увидела, что он цепляется за край провала. Он смотрел на меня и так же ухмылялся сквозь грязь и кровь. Потом его рука опять потянулась вперед.

«Долорр-есссс, — простонал он. — До-лорр-еессссс! До- лоооррр-еессссс!» — он начал выкарабкиваться.

«Да разбей же ему башку, дура!» — крикнул в моей голове голос Веры Донован. Даже не в голове — я слышала его так же ясно, как вы сейчас слышите меня, и если бы там была Нэнси с магнитофоном, она смогла бы его записать.

Тогда я схватилась за один из камней, лежащих возле колодца. Он тянулся к моей руке, но я успела поднять камень — это был большой камень, покрытый засохшим мхом, — и изо всех сил опустила ему на голову. Я услышала, как хрустнула его нижняя челюсть — как фарфоровая тарелка, которую уронили на кирпич. Потом он исчез.

Я лишилась чувств. Просто лежала там и смотрела в небо. Там ничего не было, кроме облаков, поэтому я закрыла глаза… А когда открыла их опять, небо было полно звезд. Я поняла, что прошло какое-то время.

Фонарь все еще лежал в кустах и светил так же ярко. Я подняла его и посветила в колодец. Джо лежал на дне, свесив голову на плечо и раскинув ноги. Камень, которым я ударила его, валялся там же.

Я светила на него несколько минут, но он так и не пошевелился. Потом я встала и пошла к дому. Два раза все начинало кружиться вокруг меня, и я останавливалась, но в конце концов дошла. Я вошла в спальню, скинула одежду и бросила ее на пол. После я минут десять стояла под душем — просто стояла; думаю, я могла бы там прямо заснуть, только вот вода бы остыла. Потом наспех вымылась и вылезла. Руки и ноги у меня были все в царапинах, и горло все еще болело, но я не думала, что умру от таких мелочей. Тогда я не думала, что кто-нибудь заметит эти царапины и синяки у меня на шее, когда Джо найдут. Мне было не до того.

Я натянула ночную рубашку, легла и заснула. Проснулась я через полчаса, крича и чувствуя руку Джо на своей лодыжке.

Когда я поняла, что это сон, я немного успокоилась, но подумала: «Что если он опять вылезет?» Я знала, что это невозможно — ведь я ударила его тяжелым камнем, — но какая-то часть меня была уверена, что это так и что с минуты на минуту он появится в комнате.

Я полежала там еще, пока это видение делалось все ярче и ярче, и сердце у меня стучало так, будто собиралось разорваться. Наконец я оделась, схватила фонарь и почти побежала к колодцу. На этот раз я подходила к нему осторожно, почти подкрадываясь; слишком уж я боялась, что его белая рука высунется из темноты и опять схватит меня.

Я посмотрела вниз. Он лежал в той же позе, что и раньше, уронив голову и раскинув ноги. Я долго смотрела на него и, только вернувшись домой во второй раз, начала верить, что он действительно мертв.

Только тогда я смогла уснуть. Последним, о чем я тогда подумала, было: «Теперь все будет в порядке». Но я еще пару раз просыпалась с криком — мне казалось, что кто-то возится на кухне. Один раз я пыталась выпрыгнуть из кровати, запуталась в одеяле и упала. Поднявшись, я включила свет и обошла весь дом. Он был пуст. Тогда я взяла фонарь и опять пошла к колодцу.

Джо все еще лежал на дне. Мне пришлось смотреть на него еще дольше, чем раньше, чтобы убедиться, что его положение не изменилось. Один раз мне показалось, что его нога дернулась, но скорее всего это была просто тень. Там было много теней, потому что моя рука, державшая фонарь, сильно дрожала.

Пока я смотрела туда, меня посетила странная мысль. Что, если я сейчас прыгну в колодец? Нас найдут там вместе, но, по крайней мере, не в объятиях, и все это кончится. Мне не нужно будет просыпаться по ночам от мысли, что он сейчас войдет в комнату.

Потом опять заговорил голос Веры, в самое мое ухо. «Все, что тебе надо сейчас, это сон, — говорил он. — Поспи, и, когда ты проснешься, затмение в самом деле закончится. Ты сама удивишься, насколько лучше все выглядит при дневном свете».

Я послушалась этого совета и вернулась. На этот раз, перед тем как лечь, я заперла обе двери и сделала то, чего никогда раньше не делала: придвинула к двери стул. Мне сейчас стыдно — я чувствую, что щеки горят, — но это помогло, и я уснула. Когда я проснулась, было совсем светло. Хорошо, что в этот день мне не надо было идти к Вере: она сказала, что Гейл Лавескью и девушки справятся без меня.